– Воспринималась кем – послебонапартовским мужчиной или послебонапартовской женщиной? – поинтересовалась я. – Господином Шубертом или госпожой Шуберт?

Это его и вправду задело. Ему не нравилось, когда высмеивались его любимые теории.

– Да и пишется музыка вовсе не о трахе, – продолжала я. – Музыка пишется о предваряющих трах эротических играх. Об ухаживании. Ты поешь деве песни до того, как залезть в ее постель, а не в самой постели. Для того и поешь, чтобы в постель залезть. И если ты несчастлив со мной в постели, так, может, это потому, что ты не покорил мое сердце.

На этом мне и закончить бы, но куда там, – меня понесло дальше.

– Ошибка, которую оба мы совершили, – продолжала я, – в том, что мы сэкономили на предварительной игре. Я тебя ни в чем не упрекаю – моя вина не меньше твоей, однако ошибка остается ошибкой. Секс гораздо вкуснее, если его предваряет доброе обстоятельное ухаживание. Он оказывается более удовлетворительным в эмоциональном смысле. И в эротическом тоже. Если ты хочешь улучшить нашу сексуальную жизнь, то, заставляя меня трахаться под музыку, ничего в этом смысле не добьешься.

Я совершенна готова была к тому, что Джон начнет спорить, отстаивать достоинства музыкального секса. Однако он на мою приманку не клюнул. Просто соорудил на лице мрачную гримасу потерпевшего крушение человека и повернулся ко мне спиной.

Я понимаю, это противоречит сказанному мной раньше – о том, что Джон умел держать удар, проигрывать, – но, видимо, на сей раз я попала ему по больному место.

Ну, в общем, так. Я уже пошла в наступление и повернуть назад не могла.

– Шел бы ты домой да попрактиковался в ухаживании, – сказала я. – Давай. Уходи. И Шуберта с собой прихвати. А как освоишь свое дело получше, вернешься обратно.

Это было жестоко, однако получил он по заслугам – не надо было отказываться от спора.

– И то верно, пойду, – хмуро ответил он. – Благо у меня там найдется чем заняться.

И начал одеваться.

«Найдется чем заняться!» Я сцапала первое, что подвернулось мне под руку, – симпатичную тарелочку из обожженной глины, коричневую с желтой каемкой, мы с Марком, когда ездили в Свазиленд, шесть таких купили. Долю мгновения я еще сохраняла способность видеть смешную сторону происходящего: смуглая, всклокоченная, гологрудая хозяйка дома демонстрирует свой бурный центральноевропейский темперамент, выкрикивая ругательства и швыряясь посудой. А потом запустила в него тарелкой.

Тарелка ударила его по шее и упала на пол не разбившись. Он пригнулся, повернулся ко мне, явно озадаченный. Уверена, в него никогда еще тарелками не кидались. «Уходи!» – крикнула, а может, даже и взвизгнула я и замахала руками. Проснулась и заплакала Крисси.

Странно сказать, но никаких сожалений я после этого не испытывала. Наоборот, ощущала возбуждение, восторг и гордость собой. «От всей души шарахнула! – говорила я себе. – Моей первой тарелкой!»

[Молчание.]

А что, были и другие?

Тарелки-то? Во множестве.

[Молчание.]

Значит, тогда ваши отношения и завершились?

Ну, не совсем. Была еще кода. Я расскажу вам о ней, на этом мы и закончим.

Настоящий конец положил им презерватив – полный уже мертвой спермы и завязанный узелком. Марк выудил его из-под нашей кровати. Меня он просто поразил. Как я могла его проглядеть? Я словно хотела, чтобы его нашли, хотела прокричать о моей неверности с крыш домов.

Мы с Марком обходились без презервативов, поэтому врать что-нибудь было бессмысленно.

– И давно это тянется? – спросил он.

– С декабря, – ответила я.

– Сука ты, – сказал он, – грязная, лживая сука! А я тебе верил!

Он собрался было выскочить из комнаты, но, видимо, передумал, обернулся и… простите, о том, что произошло следом, я говорить не стану, это слишком постыдно для пересказа, слишком. Скажу просто, что меня оно поразило, шокировало, но прежде всего разъярило.

– Вот этого, Марк, я тебе никогда не прощу, – заявила, придя в себя, я. – Есть черта, переступать которую нельзя, а ты переступил. Я ухожу. Поухаживай за Крисси сам – для разнообразия.

Произнося: «Я ухожу. Поухаживай за Крисси сам», я, клянусь вам, думала всего лишь уйти на полдня из дома, оставив Марка с ребенком. Однако стоило мне сделать пять шагов к двери, и меня озарила мысль, что это и вправду может стать мигом освобождения, мигом, в который я вырвусь из пут опостылевшего брака и обратно уже не вернусь. Тучи, клубившиеся над моей головой, клубившиеся в самой голове, поредели и испарились. «Не думай, – сказала я себе, – просто действуй!» И, не сбавив шага, развернулась на месте, поднялась наверх, покидала кое-какое белье в большую сумку и снова сбежала вниз.

Марк преградил мне дорогу.

– Куда это ты собралась? – спросил он. – К нему?

– Пошел к черту, – ответила я.

Я попыталась обогнуть его, однако он схватил меня за руку.

– Пусти! – велела я.

Ни визга, ни крика – простой, короткий приказ. И Марк молча отпустил мою руку. Точно на меня вдруг пали с небес корона и королевская мантия. Когда я отъезжала от дома, он все еще стоял, ошеломленный, в дверях.

«Как легко! – восторженно думала я. – Как легко! Почему я это раньше не сделала?» И знаете, над чем я ломала в тот миг голову – в ключевой, по сути дела, миг моей жизни, – ломала тогда и продолжаю ломать по сей день? А вот над чем: даже если некая действовавшая внутри меня сила – для простоты назовем ее подсознанием, хотя классическое понятие подсознания принимается мной лишь с оговорками, – не позволила мне заглянуть под кровать и не позволила именно для того, чтобы ускорить наступление супружеского кризиса, – почему, черт возьми, Мария не ликвидировала обличавшую меня улику, Мария, которая частью моего подсознания не была и работа которой как раз в том и состояла, чтобы чистить, мести и прибираться? Может, она нарочно оставила презерватив под кроватью? Может, нагнувшись и увидев его, Мария распрямилась и сказала себе: «Ну, это уж слишком! Либо я стою на страже святости брачного ложа, либо становлюсь соучастницей безобразных шашней!»

Временами я представляю себе, как прилетаю в Южную Африку, новую, долгожданную, демократическую Южную Африку, с единственной целью – разыскать Марию, если она еще жива, и объясниться с ней, получить от нее ответ на не дающий мне покоя вопрос.

Ну-с, я покинула дом определенно не для того, чтобы отправиться к нему, к предмету душившей Марка ревнивой злобы, однако куда же я в таком случае направлялась? Знакомых-то у меня в Кейптауне не имелось, – вернее,