Шрифт:
Закладка:
Как по-вашему, легко мне было простить ему это? Ну, как?
Если позволите, вы, по-моему, слишком суровы к нему.
Нет, не сурова. Я всего лишь рассказываю правду. Без правды, какой бы суровой она ни была, исцеление невозможно. Ну и все. Больше я ничего вам и вашей книге предложить не могу. Слушайте, уже почти восемь. Вам пора уходить. У вас же самолет завтра утром – так?
Всего один вопрос, короткий.
Нет, решительно нет, больше никаких вопросов. Для них у вас было достаточно времени. Конец. Fin[110]. Уходите.
Марго
Миссис Йонкер, позвольте рассказать вам о сделанном мной после нашей декабрьской встречи. Вернувшись в Англию, я перенес содержание магнитофонной записи нашей беседы на бумагу. Попросил коллегу из Южной Африки проверить правильность написания слов из африкаанса. А затем проделал нечто довольно радикальное – убрал мои вопросы и подсказки и придал тексту вид вашего непрерывного рассказа.
Сегодня я хотел бы, если вы не против, прочитать вам получившийся у меня текст. Как вы на это смотрите?
Согласна.
И еще одно. Поскольку рассказанная вами история довольно длинна, я в нескольких ее местах позволил людям говорить от их собственного имени. По ходу чтения вы поймете, что я имею в виду.
Хорошо.
Тогда приступим.
В прежние времена на семейной ферме собиралось под Рождество множество народу. С разных концов страны к Фоэльфонтейну съезжались сыновья и дочери Геррита и Лени Кутзее, привозя с собой супругов и чад – последних с каждым годом становилось все больше, – и целая неделя посвящалась воспоминаниям, смеху, шуткам, но прежде всего еде. Для мужчин такие съезды были еще и временем охоты: на птиц и на антилоп.
Сейчас, к 1970-му, эти сборища стали, увы, менее многолюдными. Геррит Кутзее давно сошел в могилу, Лени бродит, едва волоча ноги, по частному дому престарелых в Стрэнде. Их первенец, старший из двенадцати сыновей и дочерей, тоже успел присоединиться к сонму теней; прочие же…
К сонму теней?
Слишком пышно? Я изменю. Их первенец уже покинул этот свет. Прочие же содрогаются, оставаясь наедине с собой и ощущая предзнаменования смерти.
Мне это не нравится.
Уберу. Не проблема. Он уже покинул этот свет. Прочие же и шутят не так громко, и вспоминают все больше о грустном, и в еде стали умеренными. Что до охотничьих вылазок, они прекратились: старые кости устали, да к тому же после многих лет засухи охотиться стало почти и не на кого.
Ну а Кутзее третьего поколения, сыновья и дочери сыновей и дочерей, слишком заняты собственными делами или просто питают равнодушие к семье в целом. В этом году их насчитывается здесь лишь четверо: ее унаследовавший ферму кузен Майкл; ее приехавший из Кейптауна кузен Джон; ее сестра Кэрол; и она сама – Марго. И из всех четверых только она, подозревает Марго, вспоминает о прежних днях с ностальгией.
Не понимаю. Почему вы называете меня «она»?
Из всех четверых только Марго, подозревает она, Марго, вспоминает о прежних днях с ностальгией… Уж больно неуклюже получается. Так нельзя. Я использую «она» как «я», но не совсем «я». А вам это действительно сильно не нравится?
Немного сбивает с толку. Но ничего, продолжайте.
В присутствии Джона его родня испытывает неловкость. Проведя много лет за морем – так много, что все решили: дела у него идут хорошо, – он вновь объявился здесь, и по причине никому не известной, может быть даже позорной. Одна из передаваемых шепотом версий гласит, что он сидел в американской тюрьме.
Родственники просто-напросто не знают, как себя с ним вести. Преступников – если он и вправду преступник – среди них еще не было. Банкрот – это да, имеется: мужчина, за которого вышла ее тетя Мари, хвастун и пьяница, семья с самого начала не одобряла его, объявил себя, чтобы не платить долги, банкротом и после этого пальцем о палец не ударил, торчит дома, проедая заработки жены. Однако банкротство, хоть оно и оставляет во рту дурной привкус, все же не преступление, между тем как заключение в тюрьму есть заключение в тюрьму.
Сама она считает, что всем Кутзее следует постараться показать бедному грешнику, как они ему рады. Она издавна питает слабость к Джону. В детстве оба совершенно открыто говорили всем, что поженятся, когда вырастут. Думали, что это допустимо, – отчего же нет? И не понимали, почему взрослые, слушая их, только улыбаются, а чему улыбаются, не говорят.
Я вам действительно так и рассказывала?
Действительно. Хотите, чтобы я убрал это место? Мне кажется, это мило.
Да нет, оставьте. [Усмехается. ] Читайте дальше.
Ее сестра, Кэрол, держится другого мнения. Кэрол вышла замуж за немца, инженера, уже не один год пытающегося перебраться вместе с ней из Южной Африки в Соединенные Штаты. Кэрол открыто говорит, что упоминание в ее личном деле о родстве с человеком, который – преступник он там или нет – не поладил с американским законом, ей совершенно без надобности. Впрочем, корни ее враждебности к Джону уходят гораздо глубже. Она считает его высокомерным ломакой. С высот своего engelse [английского] образования, говорит Кэрол, Джон смотрит на всех Кутзее, на всех до единого, сверху вниз. Почему он решил снизойти до них в эти Святки, Кэрол и представить себе не может.
Марго такое отношение сестры к Джону расстраивает. С тех пор как сестра вышла замуж и попала в круг мужа – круг немецких и швейцарских эмигрантов, приехавших в Южную Африку в шестидесятых, рассчитывая на быстрое обогащение, а теперь, когда страна переживает неспокойное время, норовящих уплыть из нее на первом попавшемся пароходе, – с тех пор сестра, считает Марго, становится все более и более жестокосердной.
Ну, не знаю. Не знаю, могу ли я позволить вам напечатать это.
Что же, я, разумеется, подчинюсь любому вашему решению. Однако именно это вы мне и говорили, слово в слово. И не забывайте, вряд ли ваша сестра возьмется читать малотиражную книгу, выпущенную в Англии издательством научной литературы. Где она сейчас живет?
Они с Клаусом обосновались во Флориде,
