– Старая жаба, так и знал… Кто ещё?

– Увидите его в полицейском участке. Думаю, пристав Коялович даст разрешение поговорить наедине. Помощник пристава, поручик Бранд, доведёт до вас подробности. Этот человек убил Серафиму Маслову, Татьяну Опёнкину, Наталью Попову и ещё одного господина.

– Надо же… Как же ты нашёл?

Вынув из кармана пальто три снимка, Ванзаров протянул их Куртицу:

– Помогли фотографии вашего семейства.

Снимки Фёдор Павлович сжал в кулаке:

– Так ты всё знаешь.

– К сожалению, – ответил Ванзаров. – Знаю, что ваша жена не покончила с собой, её отравила мадемуазель Жом. За это осудить уже невозможно. Вы подозревали Жом, но вам было удобно отделаться от жены и усыновить двух детей от воспитанниц убежища. Одну девочку и одного мальчика.

Куртиц тяжело дышал:

– Вздумаешь меня шантажировать? Только попробуй…

– Я чиновник сыскной полиции, а не вор.

– Что же ты хочешь?

– Деловое предложение. – Ванзаров завёл руки за спину, чтобы казаться безобидным. – Вы хотите жениться на мадемуазель Гостомысловой, чтобы её приданым поправить финансовые дела. Предлагаю сделку: укажу место, где спрятаны ваши триста тысяч, а вы выполните четыре моих условия. Они несложные.

– Говори! – Фёдор Павлович не раздумывал.

– Условие первое: забываете о семействе Гостомысловых. Навсегда. Как будто их не было.

– Принято. Ещё…

– Разрешаете Алексею Фёдоровичу заниматься бегом на скорость.

– Согласен. Осталось два…

– Нанимаете Настасье Фёдоровне лучшего адвоката, выступаете в суде с показаниями, что она совершила глупость из ревности. Присяжные любовные истории обожают.

– Сделаю. Последнее…

– Прощаете своего племянника Кирилла Яковлевича Куртица, который известен как Дмитрий Фёдорович Куртиц, или ваш сын Митя, возвращаете домой и доверяете ему во всём: и тотошник, и семейное дело. Он умный, честный, толковый. В нём ваша порода, хоть и приёмный сын…

Куртиц молчал. Как вдруг сорвал с себя фрачный пиджак, швырнул об пол, затоптал ногами и глубоко вздохнул. А потом протянул руку.

– Слово купеческое, – сказал он.

Ванзаров пожал. Ладонь Фёдора Павловича крепкая, мускулистая, крестьянская.

– Где деньги спрятаны?

– За исключением одного процента, который достался банку, двести девяносто семь тысяч хранятся в сейфе пристава Кояловича, – ответил Ванзаров. При этом лицо безмятежное и невинное. Как у младенца. Только с усами воронёного отлива.

Фёдор Павлович был достаточно умён, чтобы понять: его провели. Нагло, цинично, красиво. Он смог погрозить пальцем:

– Ну ты… Ванзаров… Ох, шельма… Ох, умник… Я у тебя в долгу.

Подхватив затоптанный фрак, Куртиц гаркнул: «Андреев, пальто!» и выбежал из гостиницы.

Ванзаров поднялся и постучал в пятый номер. Елизавета Петровна открыла тихонько, шёпотом пояснив, что Надежда спит под чудесным средством, что выдал господин Лебедев. Шишка на затылке выросла, но не беспокоит после свинцового компресса.

Они сели в гостиной. Шёпотом Ванзаров сообщил, что виновная задержана и во всём призналась.

– Осталось развеять мрак тайны, которая привела вас сюда, – сказал он. – Вы точно хотите это знать?

– После всего, что вы для нас сделали, целиком доверяю вам, Родион Георгиевич, – ответила Елизавета Петровна.

Ванзаров протянул фото юной фигуристки:

– Купил у господина Куртица. У него в квартире галерея старых снимков, которые Обществу не нужны, а ему создают атмосферу.

На фотографию мадам смотрела не отрываясь. И быстро засунула под подушку.

– Узнали? – прошептала она.

– Вы сохранили красоту молодости, – ввернул он комплимент. – Ходили на каток Юсупова сада до того, как в Общество вступил Куртиц. Он действительно вас не знал.

Елизавета Петровна кивнула:

– И не мог знать… Сколько вам должна?

– Отдал десять тысяч рублей, – ответил Ванзаров и поспешил успокоить даму: – Обменял на обещанный гонорар, который не имел права брать. Вернёмся к вашей тайне.

От волнения мадам скомкала батистовый платочек:

– Я готова…

– Горничная, которая вам глянулась, Симка, увидела вашу дочь на катке в Москве. Догадалась, кто она. Нашла ваш дом, выследила, встретилась с Надеждой Ивановной в кондитерской, обещала раскрыть тайну. Попросила достать детскую фотографию. Вот эту. – Ванзаров протянул снимок, присланный Лелюхиным.

– Откуда у вас?

– Московские коллеги помогли. Надежда Ивановна заказала копию.

– Ах ты! – Елизавета Петровна махнула кулачком. – Приказала фотографу уничтожить негатив. Обманул, мерзавец… Прошу простить, продолжайте, Родион Георгиевич.

– Симка пояснила Надежде Ивановне, как заставила вас приехать в Петербург и поселиться в дрянной гостинице напротив катка: прислала письмо с угрозой. Что было исполнено. Встреча с Симкой так взволновала Надежду Ивановну, что она перестала любить конфекты…

– Ах вот оно что…

– Вы приехали, поселились здесь. Симка попросила свою подругу занять её место горничной, чтобы быть рядом. Надежда Ивановна показала ей московский снимок, сомнения отпали. Симка точно знала, кто ваша дочь. Татьяна Опёнкина тоже узнала: увидев её, выронила поднос от неожиданности. Мадам Дефанс рассматривала её слишком вызывающе. И мадемуазель Жом чуть не вцепилась в неё. Их можно понять: Надежда – точная копия своей кровной матери в молодости. Симка, Татьяна и Дефанс были в юности подругами. Жом видела её в детском возрасте.

Елизавета Петровна держалась отменно, как подобает вдове генерала. Только губка подрагивала.

– Кто же Надя? – спросила она.

– Правду за правду, – ответил Ванзаров. – Расскажите, как она у вас появилась.

– Что ж… – Мадам глубоко вздохнула. – Расскажу вам то, что похоронила глубоко в сердце. Знал только мой муж… Семнадцать лет назад доктора сказали, что Иван не может иметь детей после ранения. Для нас это была трагедия. Я любила мужа, не могла подумать об измене. И вот в начале февраля приехала в Казанский собор, упала перед чудотворной иконой Божьей матери и молюсь ей: Пресвятая Заступница наша, Богородица, смилуйся надо мной, рабой грешной, сотвори чудо, Владычица Милосердная, даруй нам с мужем дитя. Если по милости Твоей услышишь молитву мою, никогда больше не встану на коньки, никогда больше на лёд не выйду… Помолилась в слезах, села в карету, еду домой на Васильевский остров. Проезжаем мимо Малой Невы, и вдруг замечаю: у самого берега прорубь, а у проруби лежит ребёнок, свернувшись калачиком. На морозе в одной сорочке, одёжка рядом уложена, и конёчки детские лежат. Я кричу кучеру: «Стой!», несусь на лёд, срываю с себя шубу, хватаю малышку, закутываю в мех, бегу назад, гоню кучера к доктору. Он осматривает, говорит: ребёнок здоров, только в глубоком обмороке, ей около четырёх лет. За молчание заплатила ему щедро. Привожу её домой, кладу в тепло, тут муж возвращается со службы. Показываю спящую малышку, рассказываю, как нашла. Иван тут же говорит: «Это наша дочь». Только сказал, малышка зашевелилась, открыла глазки и говорит: «Мама…» Меня силы покинули, слёзы сами льются, муж подхватил её на руки в одеялке, целует в щёчки, в носик, в лобик и приговаривает: доченька моя, родная моя…

Елизавета Петровна закрыла лицо. Плечи вздрагивали. Она быстро