она пригрела у себя Ноду Ми и Дору Солофи, а также несколько дюжин их приверженцев? В этот самый момент верные трону генералы уже взяли под контроль армию Гэджиры и заняли королевский дворец. Беглецы арестованы.

– Но вы же говорили мне… – Дзоми осеклась. На лице ее поочередно отразились недоверие, гнев, страх и, наконец, смирение, вызванное осознанием горькой правды. – Только теперь я поняла истинный смысл моего назначения: я была всего лишь камушком в вашей игре в кюпу. Вы обманули меня, ваше императорское величество.

– Раз уж речь зашла про обман, я должна кое-что тебе показать.

Джиа встала и подошла к столу. Она порылась в ящике, вернулась со стопкой каких-то бумаг и, положив их на столик между ними, придвинула к Дзоми.

Приглядевшись, девушка поняла, что это, собственно говоря, была не стопка, а один-единственный лист бумаги, просто сложенный во много раз. Она протянула руку и коснулась его: в материал были введены золотые нити, и стало ясно, что лист сначала разрезали на маленькие квадраты, а затем тщательно скрепили вновь при помощи полосок бумаги и клея. Во многие квадратики были вписаны имена, а рядом стояли печати губернаторов или наделенных фьефами аристократов.

Дзоми не требовалось разворачивать бумагу, чтобы сказать, какой квадратик пустует.

Память перенесла ее в тот достопамятный вечер много лет назад.

Регент Ра Олу, полномочный представитель короля Кадо на Дасу, устраивал прием для всех кашима острова. Предполагалось, что он встретится с каждым лично, а затем решит, кого именно порекомендует на Великую экзаменацию: исходя из суммы баллов на Провинциальной экзаменации и с учетом характера и репутации кандидата.

Дзоми была уверена, что ее отберут. У нее были самые высокие показатели среди токо давиджи, достигших ранга кашима за несколько минувших лет, и на одном из десятка пропусков, которые вправе выписать регент Ра Олу, наверняка будет значиться ее имя. Это вполне ожидаемо, не правда ли? В конце концов, в чем смысл экзаменов, как не в отборе самых талантливых мужчин и женщин для службы императору.

Многие кашима вместе ходили в школу или были знакомы друг с другом благодаря семейным связям, поэтому теперь они разбились на группки и вели беседу. Дзоми никого тут не знала и бродила сама по себе, пробуя угощение: на приеме в изобилии подали вина и замаринованной в остром соусе сырой рыбы, которой славился Дасу.

Ее желудок не был привычен к элитному вину и рыбному филе, настоящему деликатесу. Вскоре Дзоми пришлось отлучиться в уборную. Справив нужду, она оказалась в затруднительном положении: в ее кабинке не было обычного ящика с мягкой сухой травой. Чем же они тут подтираются?

Девушка дождалась момента, когда в уборную пришел другой кашима, мужчина.

– Извините, а у вас там есть чем подтереться? – прошептала Дзоми через тонкую перегородку.

– А что, у вас уже все закончилось? – спросил мужчина. – Безобразие! Ну и задаст же регент трепку работникам, присматривающим за туалетом. Позвольте я вам помогу.

Мужчина вошел в соседнюю кабинку, вернулся и просунул руку под перегородку. Дзоми с благодарностью схватила то, что он принес.

И обомлела: это была стопка шелковых платков, точно таких же, какие лежали в ее кабинке. Она-то думала, что их здесь забыла по рассеянности хозяйка дома. Шелк был гладкий и мягкий, ей никогда не приходилось видеть такой дорогой ткани.

Подтираясь, девушка просто кипела от негодования. Она думала о глинобитной хижине, в которой выросла; о матери, вынужденной ходить в дом господина Икигэгэ мыть полы и чистить уборные; о том, как в детстве ей приходилось ловить рыбу и работать в полях до тех пор, пока кожа ладоней не становилась такой же шершавой, как сама почва. А регент Дасу тем временем подтирал задницу шелком.

Она вернулась на пирушку, чувствуя себя здесь еще более чужой и лишней.

– Увидела я однажды голодную нищенку и велела слуге отдать ей остатки каши, – рассказывала какая-то богато одетая женщина. Дзоми не знала, кто это такая, но даму обступала толпа кашима, ловивших каждое ее слово. – Так, представьте, она уселась на корточки прямо на кухне и принялась хлебать кашу. Я смутилась и говорю: «Девушке неприлично сидеть на корточках, милая. В присутствии дамы из высшего сословия тебе следует принять позу мипа рари. И кушай маленькими глотками, не чавкай, как скотина». А девица поглядела на меня и отвечает: «Мамаша и папаша тоже всегда сидят на корточках. И если я не буду чавкать, как ты поймешь, что мне нравится еда?» А потом она спросила, нет ли у нас к каше маринованных гусениц. Гусениц! Можете поверить? – Рассказчица захихикала.

Кашима вокруг нее расхохотались, будто и впрямь услышали забавную историю.

– Какая жалость, что госпоже Лон довелось увидеть столь примитивную сторону Дасу, – посетовал один из кашима. – Честно признаться, даже нас смущают вульгарные манеры и отвратительное поведение неотесанных простолюдинов за столом. Это наследие тех дней, когда Ксана мало чем отличалась от страны варваров. Я мечтаю увидеть культурное, возвышенное общество Большого острова, и как же хорошо, что вы с нами, госпожа Лон, чтобы подавать нам достойный подражания пример.

– О, не стоит так скромничать, – ответила госпожа Лон. – Вы, образованные люди, сливки общества Дасу, вполне вписались бы в атмосферу вечеринок, какие я устраивала в Пане. Впрочем, если позволите заметить, вам не помешало бы найти учителя красноречия и слегка поработать над языком. Боюсь, что выговор, характерный для уроженцев Дасу, покажется несколько грубоватым для ушей обитателей Большого острова.

Собравшиеся кашима принялись наперебой благодарить знатную даму за ценный совет.

– Госпожа Лон, вы несправедливо судите ту бедную девушку. – Дзоми не могла больше сдерживаться.

Кашима смолкли. Знатная дама в удивлении повернулась.

– В ее семье принято сидеть на корточках, потому что у них нет денег купить циновки. Увидев чистые плиты пола у вас на кухне, она не стала садиться, потому что побоялась испачкать их своей грязной одеждой. Она чавкала, поедая кашу, чтобы показать, как благодарна вам за милостыню, поскольку именно так бедняки Дасу выражают удовольствие от еды. Кон Фиджи сказал, что хорошие манеры подразумевают поведение, включающее искреннее стремление уважать чувства других. В манерах той молодой девушки я не вижу ничего постыдного или низменного, тогда как ваши, напротив, нуждаются в серьезном исправлении.

Лицо госпожи Лон пошло яркими пятнами.

– Ты кто такая? Как ты смеешь читать мне нотации?

Дзоми подошла к одному из столов, положила на тарелку куски сырой рыбы, предварительно