Йему научился у самой Гин Мадзоти.

Пока налетчики маркиза донимали флот Арулуги, императорская армия тайком собирала в прибрежных джунглях лианы. Занятые своими проблемами войска Арулуги, не обнаружив в лесу признаков масштабного строительства, пришли к выводу, что имперцы не делают корабли. И полностью проглядели то, как они увязывали примитивные и ненадежные плоты, переправиться на которых можно было только через неохраняемое и спокойное озеро.

– Не дать врагу увидеть то, что он опасается увидеть, – вот это уже задача потруднее, – с улыбкой сказала Рисана.

– Война – это особый вид представления, где очень важно искусство создавать дымовую завесу, – заявил Пума Йему, изрядно гордый собой.

* * *

Во время падения Мюнинга многие из генералов Тэки Кимо сдались, поняв, что мятеж провалился. Растеряв всех своих сторонников, за исключением двух тысяч закоренелых бунтовщиков под началом Кано То, герцог Кимо принял последний бой на западной оконечности Арулуги. Зажатый между бескрайним морем и похожими на неприступные стены плотными рядами императорской армии, Тэка Кимо был обречен.

Он пришел в лагерь Куни один, со связанными за спиной руками, упал на колени и попросил провести его к императору.

Солдаты Куни схватили его и потащили на эшафот.

– Куни Гару! – кричал Тэка Кимо в сторону громадного шатра командующего. – Я сознаю свою вину и прошу теперь о милосердии! Вспомни, как я покинул Гегемона и перешел на твою сторону, еще когда не было ясно, кто возьмет верх, и принес тебе три острова! Ты обязан хотя бы выслушать меня!

Солдаты императора уложили его на плаху.

– Куни Гару! Твой сын называл меня дядей, а я учил его махать игрушечным мечом! Я отморозил два пальца при осаде Рана-Киды, у меня на теле сотни шрамов, полученных в войнах за тебя! Я раскаиваюсь в том, что послушался Ноду Ми и Дору Солофи и что позволил беспочвенным страхам повлиять на мои решения! Прошу только об одном: сохрани мне жизнь, и я удалюсь в изгнание на далекие северные острова, где буду влачить нищенское существование!

Солдаты императора распустили ему волосы и разорвали рубаху так, чтобы шея легла на плаху. Четверо воинов держали туловище, а пятый с другой стороны оттягивал голову за волосы.

– Куни Гару, почему ты не хочешь выйти и повидаться со мной? Я знаю: если ты увидишь меня, то не отдашь приказ о казни! Ты всегда был милостивым господином! Так неужели за все, что сделал для тебя, я не получил право на жизнь? Посмотри мне в глаза и скажи, что я заслужил смерти!

Палач занес топор.

– Где ты, Пума Йему? Разве ты не понимаешь, что будешь следующим? Где ты, Тан Каруконо? Ты и впрямь веришь, что дружба с императором спасет тебя? Где ты, маршал Мадзоти? Разве ты не обещала, что меня не тронут, пока ты…

Даже когда голова отделилась от тела, глаза Тэки Кимо продолжали сердито смотреть на далекий шатер командующего.

Куни Гару так и не вышел.

* * *

В течение трех дней император отказывался кого-либо видеть. В шатер пускали лишь консорта Рисану. Стражники у входа ловили только обрывки доносившихся оттуда звуков: плач, пение, гневные и пьяные выкрики.

* * *

Гонец от императрицы прибыл в лагерь Куни вечером третьего дня, и Тан Каруконо решительно отодвинул в сторону охрану у входа в шатер, чтобы лично вручить государю послание.

Прочитав письмо, Куни долгое время сидел мрачный, как человек на второй месяц траура. Император не ругался, не кричал, не рвал на себе одежду и не ломал мебель, он не требовал принести ему вина или целебных трав, способных унять боль в сердце, не приказывал немедля доставить его в Пан, чтобы лично спросить с той, кому он отдал свой меч и кого сделал императрицей, высоко вознеся над всеми алчущими славы мужчинами и женщинами. Маршал Гин Мадзоти, один из трех самых доверенных соратников Куни Гару наряду с Луаном Цзиа и Кого Йелу, взбунтовалась.

«Сам я пришел к власти путем предательства, – размышлял Куни. – Так, быть может, справедливо, что и мое падение станет результатом другого предательства».

После того как волна печали опустошит человека, другие волны, даже более сильные, его уже не задевают.

– Должно быть, здесь какая-то ошибка, – сказал Тан Каруконо, неизменно восхищавшийся Гин Мадзоти. – Маршал никогда бы тебя не предала.

– Способен ли ты заглянуть в сердца мужчин и женщин? – спросил Куни.

– Просто императрица никогда ее не любила…

– Джиа пишет, что Гин уличили в укрывательстве Ноды Ми и Дору Солофи, – как ты полагаешь, императрица просто выдумала все это на пустом месте? Даже ближайший советник Гин подтвердила ее вину, а я помню Дзоми Кидосу – она не выказала страха на Дворцовой экзаменации и напрямик изложила мне все, что думает. Эта женщина не стала бы лгать, потому что напрочь лишена жилки политика.

Тан Каруконо прикусил язык. Логика императора была несокрушима.

Тем не менее Куни не утвердил подготовленный императрицей приказ о казни маршала Мадзоти. Хотя и не отменил его.

«Где же правда? – отчаянно пытался понять Куни. – Почему ум говорит мне одно, а сердце совсем другое?»

Наконец он встал и вызвал к себе гонца.

– Отправляйся тайно в Пан и передай это капитану Дафиро Миро. Проследи, чтобы он прочел сие послание и уничтожил его, а потом возвращайся обратно.

Глава 33

Дела чести

Пан, десятый месяц одиннадцатого года правления Четырех Безмятежных Морей

Гин Мадзоти сидела в камере без окон, обратившись лицом к железной решетке, образующей одну из стен. Ее камера была одной из многих, кольцом опоясывавших центральный зал, но все остальные сейчас пустовали. Тюрьма предназначалась для знати и высокопоставленных чиновников, обвиненных в измене, и императрица сочла, что доставленные из Нокиды Дору Солофи и Нода Ми, всего лишь низложенные аристократы с претензиями на величие, недостойны чести размещаться здесь.

Посередине потолка в камере находился квадратный колодец – вертикальный туннель, выходящий на крышу, откуда установленные там зеркала отражали лучи солнца, бывшие единственным источником света в помещении.

Лишенная доспехов и меча, одетая в простую тунику, Гин Мадзоти выглядела как послушница какого-нибудь храма, быть может ордена, посвященного Руфидзо. Она молча наблюдала, как пылинки танцуют в квадрате света.

Стол посреди зала, отведенный для охранников, пустовал. В зале не было ни души, не считая человека, который тайно пришел переговорить с пленницей.

– Я этого не сделаю, – заявила Гин хриплым шепотом.

Собеседником ее был Дафиро Миро, капитан дворцовой стражи и один из самых доверенных людей императора Рагина.

– У нас мало