в разведке без очковтирательства никуда). Удивительно, что авторы справки забыли: «старший любимый шеф» – Сталин – лично следит за деятельностью нелегальной группы в Токио и внимательно читает некоторые его донесения. Складывается впечатление, что те, кто хотел уничтожить Зорге, закусили удила и ни на что не обращали внимания.

Вскоре в дело был подшит анонимный донос на «Рамзая», в котором оказались спутаны его биографические данные, но зато отмечалось: он имеет связи с троцкистами, его корреспонденция из Токио не содержит ничего ценного, и к тому же Зорге элементарный мелкий жулик – обманывает Москву в финансовых отчетах – если не получится взять на политике, можно арестовать за хищения[433].

5 октября «Рамзай» доложил, что отправил наконец-таки бывшую абсолютно бесполезной в Токио Айно Куусинен в Москву (там она была арестована и осуждена, но выжила). 14 октября должен был выехать Штайн, а следом и сам Зорге. И вдруг 7 октября он получил радиограмму о том, что должен задержаться в Токио до весны[434]. Наш герой так и не узнал никогда, что это, возможно, был лучший в его жизни подарок ко дню рождения.

Уже на следующий день Зорге подготовил две телеграммы в Москву. В первой он рассказал о встрече с сыном генерала Хаусхофера, который провел в Токио два месяца, обсуждая с политическим руководством «Островов» возможности дальнейшего германо-японского сотрудничества. Телеграмма легла на стол московского начальства с пометкой «источник требует проверки». Вторая – по непонятной причине – избежала этой участи. В ней речь шла о высказанном мнении Отта и Дирксена: Япония хочет, но не может воевать с СССР в ближайшее время, так как «трудная война с Китаем таит возможность отвлечь ее от главной цели»[435]. «Рамзай» продолжил работу.

Не заменили его по одной-единственной причине: не на кого было менять, а объем работы с каждым днем все увеличивался. К концу 1937 года политическая и военная обстановка на Дальнем Востоке обострилась еще больше. Поток сведений, шедший от «Рамзая» из Токио, в данной ситуации являлся не только единственным, но и действительно ценным источником информации. Зорге постоянно в чем-то подозревали в Москве, но при выборе между двумя вариантами: а) не получать совсем ничего и б) получать и перепроверять данные от «Рамзая» на предмет возможной дезинформации, Москва предпочла второй вариант. В результате Зорге остался в двойственном положении: сообщаемые им сведения являлись в одно и то же время и сомнительными, и ценными. Самому ему об этом знать не следовало, но, конечно, он чувствовал, что отношение Центра к резидентуре и лично резиденту сильно изменилось. Получив радиограмму с указанием остаться до весны, Зорге воспринял это как точное и обязательное объявление финального срока своей командировки, согласился с решением Центра на возвращение и даже попросил вернуть его «ранее намеченного срока в том случае, если он установит до весны, что война [Японии] против СССР невозможна»[436].

Сироткин в это время еще лелеял надежду уничтожить резидентуру «Рамзая» и его самого. Очень вовремя вернулась Айно Куусинен. По просьбе Сироткина она подготовила письменное «мнение» о Зорге, которое удачно ложилось в канву представления о резиденте у самого Сироткина и которое поражает тем, как можно одни и те же факты, наблюдения, впечатления подать совершенно по-разному: «Местом встречи была его квартира, маленький, грязный и неотапливаемый домик на задворках. Мы встречались обычно раз в месяц, и я должна сказать, что всякий раз возвращалась со свидания со смешанными чувствами. Как я уже сказала, я имела большие связи и могла многое слышать и о многом узнавать из хороших источников, но он никогда не интересовался тем, о чем я рассказывала. Он не задавал вопросов, не давал советов и не просил от меня информации. Мысленно я сравнивала его пассивность и поведение тов. Абр.[ама-«Бронина»] в Шанхае (1934), задававшего тысячи вопросов и постоянно просившего меня что-нибудь узнать.

Квартира Р. выглядела ужасно, и он встречал меня всегда полуодетый, лежа в кровати. На стуле всегда стояла бутылка виски и стакан, а сам он был всегда выпивши. Мне вспомнились слова одного товарища из Коминтерна, рассказавшего мне, что Р. употребляет не только алкоголь, но и другие наркотики (так в документе. – А. К.)…

Видела его несколько раз в обществе мужчин, неизвестных мне, одетых так же плохо, как он сам. Я никогда не видела его с иностранными журналистами или с немцами хорошей репутации. Неоднократно я указывала ему на необходимость лучше одеваться, но он находил это излишним.

Все эти мелочи создавали впечатление, что он не на высоте большевистской морали и не уважает свою работу…

Я должна еще сказать, что перед отъездом из Москвы в 1936 г. Борович спросил меня о политической линии Рамзая, и я сообщила ему о правом уклоне Р…»[437]

Товарищ «Ингрид» должна была бы еще проверить даты и напомнить начальству, что задававший ей в 1934 году «тысячи вопросов» и, очевидно, получавший тысячи ответов, «Бронин» с 1935 года сидел в китайской тюрьме, откуда его удалось вытащить только в 1937-м, обменяв на сына Чан Кайши. Но в любом случае донос «Ингрид» на «Рамзая» помог ей не сильно: Айно Куусинен арестовали 31 декабря 1937 года. Освобождена и реабилитирована она была лишь в 1955 году.

Зорге об этом тоже, конечно, ничего не знал. Кажется, к началу 1938 года он вообще перестал понимать, что происходит в Москве. Силы его были на исходе.

Глава тридцать вторая

Столкновения

В декабре 1937 года японские войска взяли столицу Гоминьдана Нанкин. Произошли события, вошедшие в историю как «нанкинская резня». При этом успеха в военных действиях против Китая захват Нанкина японцам не принес. Правительство Китая переехало в Чунцин, и сопротивление оккупантам отнюдь не уменьшилось. Переговоры о мире с Чан Кайши зашли в тупик, война затягивалась, и Зорге сообщил в Москву, что существует опасность свержения кабинета Коноэ недовольными его нерешительностью военными. В тот же день, 20 января, «Рамзай» передал, а 27 января подтвердил новыми данными: посол Дирксен сложил свои полномочия и покидает Токио, и обстановка в посольстве может измениться. Но не это главное. Есть сведения о том, что, если японцы заключат мир с Китаем, война с СССР становится почти неотвратимой. Тенденция при этом такова: чем дольше Япония будет откладывать начало войны, тем в более выгодном положении окажется Советский Союз, который сумеет осуществить необходимые приготовления к обороне. Пока Япония не готова, ей нужны еще год или два, чтобы осмелиться на крупномасштабные действия против СССР[438].

Дирксен, завершив работу в качестве чрезвычайного и полномочного посла Германии в Японии, убыл на родину. С подачи недавно возглавившего Верховное командование вермахта генерала Кейтеля (одного из будущих авторов плана «Барбаросса», а в более отдаленной перспективе –