- Я ему подрочил.

- О, - у Кати в самом деле рот сделался буквой «о» и она замерла так, на секунду. Потом, рассмеявшись, сказала: – Спасибо, что выбрали мою ванную для такого сакрального действия. Нет, правда, это даже льстит!

Лев тоже засмеялся – вымученно и напряженно – а сам думал: «Чёрт, я параноик, я больной». Неужели он правда сходит с ума?

Отсмеявшись, они замолчали, и Катя принялась быстро докуривать сигарету, а Лев, прощаясь, отходить в сторону. Но подруга, потушив бычок о мусорное ведро и отправив его внутрь бака, спросила, засунув руки в карманы куртки:

- Ты Славе не рассказал?

Лев испугался её вопроса.

- О чём?

- О Якове.

- Нет.

- А когда расскажешь?

Он пожал плечами. Катя замолчала, и Лев распознал это как знак, мол, разговор окончен, можно уходить. Но едва он снова отступил, как она опять заговорила:

- Помнишь мы ловили попутку до Пулково, когда ты уезжал?

- Ага.

- И у тебя была бита.

- Ага, - снова промычал Лев.

- Я сказала тебе её спрятать, а ты помнишь, что сказал?

- Что? – он правда не помнил.

- «Те, кто хотят напасть, всегда прячут биту».

Возникла очередная пауза, но теперь совсем другая, тяжелая: отойти в сторону и слинять не получилось бы. Нужно было что-то ответить.

- Девочки обожают метафоры, - отшутился он, вспомнив Карину и её «кучу одежды на стуле».

Катя передернула плечами. Вздохнула:

- Ладно, иди. Удачного тебе… э-э-э… погребения отца под землю.

Лев кивнул, радуясь, что этот разговор закончился, что она его отпустила.

Домой он успел впритык: поменял белую рубашку на черную и они с Пелагеей сразу поехали в траурный зал (так мама велела: сначала – туда, потом – на кладбище). Сама она уже была там – возилась с этими предпохоронными обрядами, Лев даже вникать не хотел.

Ехать решили на автобусе, и пока тряслись в полупустом салоне, весело болтали о прошедшей ночи: Пелагея рассказывала, как соседкина кошка спрыгнула к ним на балкон, пока сама соседка спала, и сестра, наполовину высунувшись за перила, пыталась заставить кошку залезть обратно в свою квартиру (не получилось, утром передала лично в руки). Ну а Лев рассказал, что у него – ничего особенного, просто загулялся и решил остаться у Кати.

Когда кондуктор объявила остановку «Проспект Славы», у Льва быстрее забилось сердце: очуметь можно, как он стал реагировать на всякие мелочи. На всё, чего раньше не замечал, на всё, где есть его имя (лучшее имя на свете, теперь самое любимое, и пускай «как будто кошку стошнило» - ему совсем так не казалось). А ведь выражений про «славу» очень много: слава Богу, слава России, венец славы, ну и куча других. Наверное, если записать все эти фразы на кассету и включить ему послушать – он умрёт от переизбытка чувств.

Лев не ожидал того, с чем столкнется в траурном зале: он и знать не знал, зачем такие нужны. А там, в затемненном помещении, похожем на холл драматического театра, в самом центре зала разместили гроб с его отцом. По обе стороны от гроба, у изголовья и в ногах, стояли вытянутые по стойке смирно часовые, подняв автоматы к груди. Было много военных: они по очереди подходили к гробу, чтобы попрощаться.

Пелагея замерла, вцепившись в Лёвино плечо.

- Мы тоже должны подойти? – шепотом спросила она.

- Я не хочу.

- И я не хочу.

Они заметили маму: та стояла чуть в стороне от гроба, в чёрном траурном платье и шляпке с вуалью, кланялась мужчинам в форме, принимая слова соболезнования, и позволяла поцеловать свою руку. Они решили подойти к ней, чтобы поддержать, и встали по бокам: Лев – справа, Пелагея – слева. Теперь им тоже выражали соболезнования и жали руки.

- Почему столько пафоса? – шепотом спросил Лев у мамы, когда они на какое-то время остались одни.

- Похороны организовывала воинская часть, - коротко ответила та.

Когда пришло время выносить гроб и ехать на кладбище, пафоса стало ещё больше. Все выстроились в шеренгу: первым шел военный с папиным портретом, за ним – несколько военных с венками, за ними – военные с орденами и медалями (они несли их на мягких подушечках), потом – гроб (на плечах у военных), и в самом конце, перед почетным караулом – они, члены семьи. Перед вынесением гроб накрыли флагом Российской Федерации.

На улице их ожидал почетный эскорт: мальчики в черной форме с траурными повязками выстроились фронтом к выходу, а в трёх шагах от них разместился военный оркестр. Из-за гроба и мельтешения впереди идущих Лев плохо видел, что происходит (и даже вытягивал шею в сторону, чтобы посмотреть, но мама одергивала его), но он услышал, как кто-то громко скомандовал: «Смирно!», и тогда сам чуть не замер, только команда была не для них, не для идущих. Мальчики замерли.

- На кра-УЛ! – снова скомандовал зычный голос, и мальчики синхронно повернули голову к ним.

То есть, наверное, к гробу, но Лев почувствовал себя, будто его разглядывают. Оркестр затянул заунывную музыку, которую он определил, как «Коль славен», и сам не вспомнил, откуда ему известна эта мелодия. Впрочем, тогда его опять зацепило другое: коль славен… Славин.

Они медленно шагали по коридору из военнослужащих и все они стояли, не шевелясь, прижав руки к головным уборам. Пихнув Пелагею в бок, Лев шепнул ей:

- Мальчики ещё никогда передо мной так не замирали.

Сестра хихикнула:

- Передо мной тоже.

В похоронах отца самым сложным оказалось на само захоронение, а необходимость переступить территорию кладбища – того самого кладбища, где был похоронен Юра, и где Лев, с тех самых пор, не бывал ни разу. Но он уговорил себя – уговорил, что даже смотреть в ту сторону не будет, даже думать об этом. Как некстати, незадолго до подъезда к кладбищу он получил сообщение от Славы: «Знаю, что ты просил не идти с тобой, и я не пошел, но, если что, я в мебельном магазине неподалеку выбираю себе новый шкаф».

«Какое совпадение», - едко подумал Лев, проходя через ворота.

Перед заранее раскопанной могилой все опять выстроились в определенном порядке: часовые у краёв ямы, чуть поодаль военнослужащие с венками и медалями, в стороне – военный оркестр. Начали говорить речи: какие великие заслуги были на войне, какой подвиг совершен перед отечеством, какая потеря для