Новый суд займется бесчинствами, совершенными в те годы, и мне бы хотелось видеть в нем самых разных людей. Мы с тобой расходимся во многих вопросах, но народ Рима должен понимать, что этот суд беспристрастен. Пора вывести на чистую воду всех, кто в годы правления Суллы злоупотреблял властью и несправедливо получал выгоду. Могу ли я на тебя рассчитывать?

Цезарь знал, что, соглашаясь на предложение Катона, он косвенно признает право нового суда рассматривать иски множества популяров, лишившихся собственности при Сулле, после поражения Мария, и преследовать оптиматов, которые убивали популяров без суда с единственной целью – разбогатеть. Дать согласие означало признать, что оптиматы пытаются добиться справедливости для всех, несмотря на ненависть, воцарившуюся в Риме после победы Суллы в гражданской войне, и, главное, преследования его врагов.

Цезарь ответил не сразу, тщательно обдумав каждое слово.

Ему хотелось бы, чтобы рядом был Лабиен, чья дружеская поддержка ощущалась даже на расстоянии, или Аврелия, которая умела сказать столько всего одним взглядом. Но он был один.

– Хорошо, – согласился он. – Я буду членом суда по делам об убийствах.

Катон хотел улыбнуться, однако гость тут же добавил несколько слов, которых хозяин не ожидал:

– Но при одном условии.

– Каком условии? – насторожился Катон.

– Мне нужна свобода действий, чтобы привлечь к ответственности любого, кого я сочту виновным.

Услышав, что Катон заговорил с Цезарем, остальные смолкли, и голоса их двоих были отчетливо слышны всем.

– Клянусь Юпитером, можешь привлечь к ответственности любого, кого сочтешь нужным, – согласился Катон. – Главное – чтобы этот человек совершил преступление во время проскрипций Суллы и его злоупотребления были очевидны. Но я не допущу произвола, а также расследования преступлений другого рода.

– Хорошо, – согласился Цезарь.

– А теперь наслаждайся ужином, – сказал Катон и снова встал.

– Так и сделаю, – ответил Цезарь.

Разговоры возобновились, рабы подливали вина, и в атриум вернулось спокойствие. Наконец пришло время расходиться. Утомленный Метелл Пий засобирался первым и, попрощавшись с Катоном, побрел прочь из атриума. Из уважения к престарелому сенатору хозяин встал и проводил его до двери. Он собрался было вернуться к остальным гостям, как вдруг столкнулся с Цицероном.

– Я тоже ухожу, – сказал тот. – Последние месяцы выдались слишком тяжелыми.

– Конечно, – ответил Катон, прекрасно понимая, что имеет в виду гость.

Напряжение, нагнетаемое в первую очередь сторонниками Катилины, которые явно готовили нового кандидата в консулы, обернулось для Цицерона множеством забот и тревог. Катон разделял его тревогу, хотя в тот вечер его заботило в первую очередь справедливое наказание преступников, совершавших беззакония при Сулле.

– Покой Цицерона необходим римскому государству, – поощрительно добавил Катон.

Цицерон улыбнулся. Пока один из рабов поправлял ему тогу, он снова посмотрел на Катона и спросил:

– Как тебе пришла в голову мысль сделать Цезаря одним из членов нового суда? Ты наделишь его властью, а я не уверен, хорошо ли это для… всех нас. Я понимаю, что ты желаешь ввести в состав суда кого-нибудь из популяров, иначе народ не поверит в его беспристрастность, но только ли по этой причине ты позвал Цезаря? Не слишком ли большой риск ради того, чтобы ладить с народом?

– Отчасти поэтому, – подтвердил Катон. – Но, как ты понимаешь, есть и другая причина: Цезарь поможет нам избежать нападок популяров, жаждущих исправить все несправедливости, совершенные за годы правления Суллы. Врага лучше держать при себе, так проще следить за ним и сдерживать его, – широко улыбнулся он.

Цицерон кивнул и посмотрел в сторону атриума.

– И все же я не уверен, что назначение Цезаря будет нам на руку. Ты собираешься держать этого опасного врага при себе, но насколько близко ты готов его подпустить? – спросил он. – О, вижу, Цезарь мило болтает с твоей сестрой Сервилией.

Улыбка исчезла с губ Катона.

Цезарь уже пользовался известностью искусного соблазнителя женщин, как замужних, так и незамужних, – особенно после смерти Корнелии, его первой жены. Все понимали, что в брак с Помпеей он вступил не по любви и его неутоленная страсть теперь ищет выхода.

Катон пристально смотрел, как Цезарь оживленно беседует с Сервилией. Цицерон простился и ушел.

В атриуме дома Катона

Дождавшись, когда Сервилия останется одна, Цезарь приблизился.

– У нас не было возможности познакомиться должным образом, – сказал он с любезной улыбкой.

– К сожалению, – спокойно ответила она и посмотрела на него так внимательно, что Цезарь моргнул. – Мой брат озабочен государственными делами и забывает о приличиях.

– Твой брат всего лишь желает справедливого правления, борясь за него с большой… самоотдачей, – возразил Цезарь.

Она неотрывно смотрела ему в глаза.

– Я Сервилия, однако ты это, несомненно, знаешь.

– Я Юлий Цезарь, хотя и ты знаешь это. Когда человек приглашает меня в свой дом, я стараюсь узнать о его семье как можно больше. Я слышал, как жена твоего брата обратилась к тебе по имени.

– А что еще ты обо мне слышал? – спросила она, делая вид, что сосредоточенно рассматривает кубок в своей руке: она собиралась сделать последний глоток, перед тем как покинуть дом Катона.

Цезарь понимал, что ее рассеянность притворна.

Сервилия знала, что по Риму ходят слухи, будто она не так верна супругу, как ожидается от целомудренной римской матроны.

– Да, я слышал кое-что еще о прекрасной Сервилии, – подтвердил Цезарь.

Голос его был приветлив, однако в нем слышалась и расчетливая двусмысленность. Сервилия отметила намек на свою красоту, но восприняла эту любезность невозмутимо, как человек, привыкший к лести.

– Хорошее или плохое? – спросила она, держа кубок в руке.

– Зависит от точки зрения, – ответил Цезарь.

– Ты и вправду прекрасный оратор. – Она залпом осушила кубок и поставила его на стол. – Я тоже много слышала о Гае Юлии Цезаре, – добавила она, меняя предмет разговора.

– Хорошее или плохое? – повторил за ней Цезарь. Он был полон неподдельного любопытства.

– Что я могу услышать о племяннике Гая Мария, общаясь большей частью с римскими оптиматами? – Она улыбнулась. – Разумеется, плохое. Очень плохое. Худшее из худшего.

Цезаря удивило не только ее остроумие, но и спокойствие, с которым сестра Катона произнесла имя его дяди, объявленного вне закона и проклятого всеми присутствующими.

– Должно быть, Сервилия невысокого мнения о моей особе, – заключил Цезарь с притворным унынием.

Она покачала головой:

– У меня о каждом собственное мнение.

Это воодушевило Цезаря, и он уже собрался спросить, когда они смогут продолжить этот глубокомысленный разговор, но тут к Сервилии подошел один из юных гостей.

– Матушка, кажется, все уже уходят, – сказал юноша лет двадцати.

– Да, мы тоже уходим, – согласилась Сервилия и продолжила: – Сынок, хочу представить тебе Гая Юлия Цезаря, римского сенатора. – И, взглянув на Цезаря, добавила: – Это