– У кого находятся ключи от дома? – спросила Зайнаб. – От пустых комнат, я имею в виду?

– Ключи от зенаны у…

– Нет, те комнаты, которые не видны со стороны дороги, не имеют значения, я говорю о комнатах марданы.

– Несколько ключей у меня, кое-какие у Гуляма Русула, а какие-то наваб-сахиб увез с собой в Байтар.

– Теперь вы сделаете вот что, – тихо сказала Зайнаб. – У нас очень мало времени. Соберите всех слуг и служанок со всего дома и велите им принести свечи, лампы, светильники – все, что способно гореть в этом доме, – и хоть немного осветить каждую комнату, окно которой выходит на дорогу. Вы понимаете, что должны войти даже в те комнаты, которые обычно вам нельзя открывать без позволения, и даже если вам придется взломать для этого замки.

Мерилом ума Муртазы Али было то, что он не осуждал, а просто принимал благое – хоть и отчаянное – значение этих действий.

– С улицы должно казаться, что дом обитаем, даже если у инспектора есть резоны считать, что это не так. У него должен быть законный повод уйти, даже если мы не сможем заставить его поверить в это.

– Да, бегум-сахиба. – Муртаза испытывал восхищение перед этой женщиной с мягким голосом, которую он никогда не видел – и никогда не увидит.

– Я знаю этот дом как свои пять пальцев, – продолжала Зайнаб. – Я родилась здесь, как и мои тетки. Хотя сейчас я ограничена только этой частью, я знаю остальные с детства, и знаю, что они не слишком изменились с годами. У нас очень мало времени, и я собираюсь лично помочь осветить комнаты. Отец все поймет, а мнение остальных для меня не имеет большого значения.

– Умоляю вас, бегум-сахиба, – всполошился личный секретарь ее отца, и в голосе его послышалась боль и тоска. – Умоляю вас, не делайте этого. Организуйте зенану, зажгите все светильники, которые там найдутся, и передайте их на эту сторону. Но прошу вас, оставайтесь там, где вы есть. Я прослежу, чтобы все было исполнено, как вы велите. А теперь мне надо бежать, и в течение пятнадцати минут я сообщу, как идут дела. Аллах да хранит вашу семью, – сказал он и удалился.

Зайнаб оставила при себе Мунни и отослала другую служанку помогать зажигать лампы и светильники и передавать их на другую половину дома. Затем она вернулась к себе в комнату и взглянула на Хассана и Аббаса, которые по-прежнему мирно спали. «Это вашу историю, ваше наследство, ваш мир я защищаю», – подумала она, нежно запустив пальцы в густые волосы младшего. Хассан, обычно такой бука, во сне улыбался и обнимал младшего братца. В соседней комнате громко молились тетушки.

Зайнаб закрыла глаза, произнесла Фатиху[232] и села, совершенно обессиленная. Затем она вспомнила то, что однажды сказал ей отец, несколько секунд размышляла, насколько это важно, а потом принялась писать еще одно письмо. Она велела Мунни разбудить мальчиков и быстро одеть их в самую нарядную одежду: Аббаса в белую курту, а его старшего брата в белоснежную ангарху[233]. Белые вышитые шапочки украсили головы обоих.

Когда через пятнадцать минут от Муртазы Али не поступило никакого известия, Зайнаб послала за ним. Когда он явился, она спросила:

– Все сделано?

– Да, бегум-сахиба, все. В доме светится каждое окно.

– А что Капур-сахиб?

– Боюсь, я не смог поговорить с ним по телефону, хотя госпожа Капур послала за ним. Наверное, он допоздна работает где-то в секретариате. Но в его кабинете трубку никто не взял.

– Абида-чачи?

– Ее телефон не отвечал, и я смог только послать ей записку. Простите меня за нерадивость.

– Муртаза-сахиб, вы уже сделали больше, чем мне казалось возможным. Теперь послушайте, я прочту вам это письмо, и вы скажете, как его можно улучшить.

Очень быстро они обсудили черновик письма. В нем было всего семь или восемь строчек по-английски. Муртаза задал два-три уточняющих вопроса и предложил пару дополнений. Зайнаб согласилась с ними и сделала чистовой вариант письма.

– Итак, Хассан и Аббас, – сказала она сыновьям, глаза у которых все еще были сонными, хотя и блестели, увлеченные неожиданной игрой. – Теперь вы пойдете с Муртазой-сахибом и сделаете все, что он скажет. Нана-джан будет очень доволен вами, когда вернется, и я тоже. Имтиаз-маму и Фироз-маму тоже вас похвалят.

Поцеловав обоих, она отправила сыновей по ту сторону завесы, где их принял под свою заботу Муртаза Али.

– Именно они должны вручить ему письмо, – сказала Зайнаб. – Возьмите машину, скажите инспектору, то есть ЗНП, куда вы направляетесь, и немедленно уезжайте. Не знаю, как вас благодарить. Не будь вас здесь, мы бы точно уже все потеряли.

– Я никогда не смогу достойно отблагодарить вашего отца за доброту, – сказал Муртаза Али. – Я сделаю все, чтобы ваши сыновья вернулись в течение часа.

Взяв мальчиков за руки, он пошел по коридорам, слишком взволнованный, чтобы разговаривать с ними, но спустя минуту, после того как они ступили на дорожку, ведущую к дальнему краю лужайки, он сказал мальчикам:

– Хассан, Аббас, скажите: «Адаб, начальник-сахиб».

– Адаб арз, начальник-сахиб, – сказал Хассан, сделав приветственный жест.

Аббас, глядя на старшего брата, сделал в точности как он, правда, последние слова прозвучали как «мочальник-сахиб».

– Внуки наваба-сахиба, – пояснил личный секретарь.

Заместитель начальника полиции настороженно усмехнулся.

– Извините, – сказал он Муртазе Али. – Мое время истекло, а значит, и ваше. Дом, может, и выглядит жилым, но у нас противоположная информация, и мы должны провести расследование. Это наша обязанность. Министр внутренних дел дал нам четкие инструкции.

– Я все понимаю, ЗНП-сахиб, – сказал Муртаза Али, – но прошу вас дать мне еще немного времени. В руках у этих детей депеша, которую надо доставить прежде, чем вы предпримете какие-то действия.

Заместитель начальника полиции покачал головой. Он жестом дал понять, что «хватит» – значит «хватит», и сказал:

– Агарвалджи лично сказал мне, что не примет никаких прошений в свой адрес и что любые проволочки недопустимы. Прошу меня простить, решение всегда может быть оспорено в апелляции.

– Письмо адресовано главному министру.

Полицейский слегка напрягся.

– Что это значит? – спросил он с раздражением, и в то же время чувствовалось, что он озадачен. – Что в этом письме? Чего вы хотите добиться с его помощью?

Муртаза Али сказал веско:

– Я не из тех, кого посвящают в содержание личной и неотлагательной переписки между дочерью наваба-сахиба Байтара и главного министра Пурва-Прадеш. Очевидно, что оно касается дома, но я считаю для себя неуместным делать какие-то предположения о