Шрифт:
Закладка:
И тут, будто в ответ на его воспоминания, в комнату вошел Фироз. Зайнаб и дети встретили его с восторгом.
– Фироз-маму! Фироз-маму! – загалдели детишки. – Почему ты не ел ланч вместе с нами?
Вид у Фироза был нетерпеливый и озабоченный. Он положил ладонь на голову Хассана.
– Абба-джан, твой мунши приехал из Байтара. Он хочет поговорить с тобой, – сказал он.
– Ох, – вздохнул наваб-сахиб, его совсем не обрадовало, что придется уделить другим делам то время, что он предпочел бы провести, беседуя с дочерью.
– Он хочет, чтобы ты сегодня поехал в поместье. Там не то кризис, не то что-то назревает.
– Что еще за кризис? – спросил наваб-сахиб. Ему не нравилась мысль о предстоящей трехчасовой поездке на джипе под палящим апрельским солнцем.
– Лучше сам поговори с ним, – сказал Фироз. – Ты же знаешь, как я отношусь к твоему мунши. Если ты считаешь, что мне нужно ехать с тобой в Байтар или поехать вместо тебя, тогда ладно. У меня нет дел после полудня. Ах да, есть одно – я назначил встречу с клиентом, но дело у него не срочное, так что можно и отложить.
Наваб-сахиб со вздохом встал и вымыл руки.
Выйдя в приемную, где его дожидался мунши, он раздраженно спросил его, в чем дело. Выяснилось, что проблемы две и назрели они одновременно. Главной были многолетние трудности со сбором арендной платы с крестьян. Наваб-сахиб не признавал силовые методы, к которым его мунши был, напротив, весьма склонен, используя местных дуболомов для борьбы с неплательщиками. В результате сборы уменьшились, и мунши считал, что личный приезд наваба-сахиба и его приватное общение с парой-тройкой местных политиков значительно помогли бы делу. Обычно хитрый мунши неохотно допускал хозяина к управлению его же собственным поместьем, но тут случай был исключительный. Он даже привез с собой тамошнего мелкого землевладельца, чтобы тот подтвердил, что дела неважные и требуют присутствия наваба-сахиба немедленно, не только ради себя самого, но и потому, что это поможет другим землевладельцам.
После короткой дискуссии (вторая проблема касалась неприятностей не то в медресе[228], не то в местной школе) наваб-сахиб сказал:
– У меня сегодня есть дела пополудни. Но я поговорю с моим сыном. Пожалуйста, подождите здесь.
Фироз сказал, что в общем он считает, что отцу следует поехать, хотя бы для того, чтобы увериться, что мунши не грабит его тайком. Он тоже поедет и посмотрит счета. Возможно, придется провести в Байтаре ночь-другую, и ему не хочется отпускать отца одного. Что касается Зайнаб, которую навабу-сахибу так не хотелось оставлять «одну-одинешеньку в доме», как он выразился, то она спокойно отнеслась к его отъезду, хоть ей и жаль было с ним расстаться.
– Ведь ты вернешься завтра или послезавтра, абба-джан, а я пробуду тут еще неделю. Да и вообще, завтра ведь возвращается Имтиаз? Пожалуйста, не волнуйся за меня, я прожила в этом доме большую часть своей жизни, – улыбнулась она. – То, что я теперь замужняя женщина, не означает, что я утратила способность позаботиться о себе. Посижу-посплетничаю в зенане и даже выполню свой долг – расскажу детям сказку про привидение.
И хотя какие-то смутные предчувствия терзали его – о чем именно, он не смог бы сказать, – наваб-сахиб внял явно разумному совету сына, нежно попрощался с дочерью, воздержавшись от того, чтобы поцеловать внуков, только потому, что они уже легли поспать, и через час уже был в пути из Брахмпура в поместье Байтар.
5.12
Настал вечер. Байтар-Хаус выглядел пустынно и одиноко. Половина его и так была безлюдна, и с наступлением сумерек слуги больше не сновали по дому, зажигая свечи или лампы или включая электричество. В этот вечер даже комнаты наваба-сахиба и его сыновей, а также гостевая не освещались, и со стороны дороги казалось, что в доме вообще больше никто не живет. Жизнь теплилась только в зенане: дела, разговоры, суета, движение – все происходило только там, но окна зенаны выходили во двор. Еще не совсем стемнело. Дети уже уснули. Оказалось не так трудно, как думала Зайнаб, отвлечь их от того факта, что дед уехал и не расскажет им обещанную сказку про привидение. Оба мальчика устали от вчерашней долгой поездки в Брахмпур, хотя накануне вечером они все же настояли, чтобы не спать до десяти.
Зайнаб с удовольствием посидела бы за книгой, но решила провести вечер с тетушкой и двоюродными бабушками. Эти женщины, которых она знала с детства, провели в пурде всю свою жизнь, начиная с пятнадцати лет – сперва в отцовском доме, а потом в домах мужей. Зайнаб тоже так жила, хотя она считала, что благодаря образованию ее представление об окружающем мире все-таки шире, чем у них. Замкнутое пространство зенаны, женский мирок, который чуть не свел Абиду с ума, – узкий круг общения, религиозность, держащая в узде свободомыслие и в зародыше удушающая любое отступление от веры, – эти женщины видели совершенно в ином свете. Их мир не заботили грандиозные государственные дела, лишь дела сугубо человеческие. Кушанья, фестивали, семейные узы, предметы обихода и красоты – все это, может, к добру, но иногда и к худу, формировало, пусть и не полностью, основу их интересов. Это не значит, что они знать не знали о внешнем мире. Дело было, скорее, в том, что, в отличие от путешественника, воспринимающего мир непосредственно, они видели этот мир сквозь мощные фильтры интересов семьи и друзей. Обрывки информации, получаемые ими, или те, что они сами выдавали, были более косвенными, требовали более тонкой интерпретации. Для Зайнаб, которая считала элегантность, утонченность, этикет и семейную культуру качествами, достойными самой высокой оценки, мир зенаны был цельным миром, пусть и замкнутым. Она не считала, что из-за того, что ее тетушки со времен молодости не видели никаких других мужчин, кроме членов семьи, и мало где бывали, кроме своих комнат, им в результате не хватает проницательности в суждениях о мире или о человеческой природе. Она любила их, она наслаждалась разговорами с ними и знала, какое удовольствие получают они от ее редких визитов. Но ей не хотелось сидеть и судачить с ними именно в этот приезд, потому что они обязательно коснутся больных для нее тем. Любое упоминание о муже опять заставит ее
