вспомнить о его неверности, о которой она узнала совсем недавно и которая причиняла ей невыносимые страдания. Придется притворяться, что все у нее хорошо, и даже позволить добродушные подшучивания насчет некоторых интимных подробностей семейной жизни.

Они успели пообщаться всего несколько минут, когда в комнату влетели две перепуганные девушки-служанки и, даже не поприветствовав хозяек, задыхаясь, сообщили:

– Полиция! Полиция пришла!

Обе ударились в рыдания, и речь их стала совершенно бессвязной, так что больше никакого толку от них добиться не удалось.

Зайнаб смогла отчасти привести в чувство одну из них и спросила, что полиция делает.

– Они пришли захватить дом, – сказала девчонка и снова разрыдалась.

Все с ужасом посмотрели на несчастную девушку, вытиравшую слезы рукавом.

– Хай, хай! – запричитала тетушка в отчаянии и заплакала тоже. – Что же нам делать? В доме ведь никого нет.

Зайнаб, хоть и была шокирована происходящим, подумала о том, что сделала бы ее мать, если бы в доме не оказалось никого – то есть ни одного мужчины.

Частично оправившись от потрясения, она забросала служанок вопросами:

– Где они находятся – полиция то есть? Вошли ли они в дом? Что делают слуги? И где Муртаза Али? Почему они хотят захватить дом? Мунни, сядь и прекрати реветь. Я не понимаю ни слова из того, что ты бормочешь. – Она поочередно трясла и успокаивала девушку.

Все, что ей удалось из нее вытянуть: молодой личный секретарь отца Муртаза Али стоял сейчас на дальнем конце лужайки перед Байтар-Хаусом и отчаянно пытался убедить полицейских не следовать полученным приказам. Особенно девушку ужасало то, что группу полицейских возглавлял офицер-сикх.

– Мунни, послушай, – сказала Зайнаб, – я хочу поговорить с Муртазой.

– Но…

– Иди и скажи Гуляму Русулу или кому-нибудь из слуг-мужчин – пусть передаст Муртазе Али, что я хочу поговорить с ним немедленно.

Тетушки в ужасе уставились на нее.

– Да! И еще вот что: передай эту записку Гуляму Русулу, пусть вручит ее инспектору, или кто там у них главный. Убедись, что он ее получил.

Зайнаб по-английски написала короткую записку, в которой говорилось:

Уважаемый инспектор-сахиб,

моего отца, наваба Байтара, в данное время нет дома, и поскольку ни одно законное действие не может быть предпринято без его предварительного уведомления, я должна просить Вас не продолжать. Я хочу незамедлительно поговорить с личным секретарем моего отца Муртазой Али и прошу Вас предоставить мне эту возможность. Также я прошу Вас учесть, что сейчас время вечерней молитвы и любое вторжение в наш родовой дом, когда его обитатели молятся, будет глубоко оскорбительно для всех людей доброй воли.

С почтением,

Зайнаб Хан

Мунни взяла записку и вышла из комнаты, все еще всхлипывая, но уже преодолев панику. Зайнаб старалась не смотреть теткам в глаза и велела другой девушке, которая тоже немного успокоилась, убедиться, что переполох не разбудил Хассана и Аббаса.

5.13

Прочитав записку, заместитель начальника полиции, который командовал подразделением, пришедшим занять Байтар-Хаус, побагровел, передернул плечами, перемолвился парой слов с личным секретарем наваба-сахиба и, бросив быстрый взгляд на свои наручные часы, сказал:

– Так и быть, даю полчаса.

Его долг был ясен, и уклониться от него было невозможно, но он верил в твердость, а не в жестокость, посему допустил получасовую отсрочку исполнения.

Зайнаб велела девушкам-служанкам открыть дверь, ведущую из зенаны в мардану[229], и растянуть простыню в дверном проеме. Затем, невзирая на недоверчивые «тоба!»[230] и прочие восклицания теток, она приказала Мунни передать слуге, чтобы попросил Муртазу Али прийти и встать по ту сторону завесы. Юноша, пунцовый от стыда, встал вблизи дверного проема, к которому и в мыслях не приблизился бы никогда в жизни.

– Муртаза-сахиб, я должна просить у вас прощения за ваш стыд и за мой собственный, – сказала Зайнаб на элегантном и простом урду. – Я знаю, что вы человек скромный, и понимаю ваши колебания. Пожалуйста, простите меня. Я тоже чувствую, что меня вынудили. Вынудили чрезвычайные обстоятельства, и мы знаем, что все не будет воспринято превратно.

Неосознанно она использовала «мы» вместо «я». Оба варианта были допустимы в разговорной речи, но поскольку множественное число инвариантно по отношению к полу, оно несколько разрядило напряжение, возникшее на географической линии, лежащей между зенаной и марданой, нарушение которой так потрясло ее тетушек. К тому же множественное число несло в себе скрытую функцию приказа, и это помогло задать тон, предоставив возможность обменяться не только смущением – что было неизбежно, – но и информацией.

На таком же грамотном, но несколько более вычурном урду юный Муртаза Али ответил:

– Извиняться не за что, поверьте мне, бегум-сахиба. Я только очень сожалею, что мне суждено передать вам такие вести.

– Тогда прошу как можно короче изложить мне, что произошло. Что полиция делает здесь – в доме моего отца? И правда ли, что они пришли конфисковать дом? На каком основании?

– Даже не знаю, с чего начать, бегум-сахиба. Они здесь и намерены занять дом как можно скорее. Полисмены уже собирались войти, но инспектор прочел вашу записку и смилостивился на эти полчаса. У него ордер от распорядителя имущества эвакуированных и министра внутренних дел, предписывающий занять все незаселенные помещения дома, поскольку большинство его бывших жильцов сейчас обосновалось в Пакистане.

– Входит ли зенана в их число? – спросила Зайнаб, насколько могла спокойно.

– Я не знаю, что в него входит, бегум-сахиба. Он сказал: «Все незаселенные помещения».

– Как он узнал, что бóльшая часть дома пустует? – спросила Зайнаб.

– Боюсь, бегум-сахиба, что это очевидно. Отчасти, конечно, это известно всем. Я пытался убедить его, что здесь проживают люди, но он указал на темные окна. И даже наваба-сахиба сейчас нет в доме. И никого из его сыновей.

Зайнаб помолчала минуту. А затем сказала:

– Муртаза-сахиб, я не собираюсь потерять за полчаса то, что принадлежит нам многие поколения. Мы должны срочно связаться с Абидой-чачи[231]. Ее собственность тоже под угрозой. И с Капуром-сахибом, министром по налогам и сборам, старым другом семьи. Вы должны это сделать, поскольку в зенане нет телефона.

– Я сделаю это немедленно. Молюсь, чтобы у меня получилось.

– Боюсь, нынче вечером вам придется забыть о ваших обычных молитвах, – сказала Зайнаб с улыбкой, которая была явственно слышна в ее голосе.

– Да, увы, это так, – ответил Муртаза Али, удивившись, что и он может улыбаться в такой несчастливый момент. – Пойду и попытаюсь связаться с министром по налогам и сборам.

– Пошлите за ним автомобиль… нет, погодите… – сказала Зайнаб, – машина может понадобиться. Убедитесь, что она поблизости.

Она снова