знал, что именно она навлекла на их головы эту беду. Затем, когда самое худшее миновало, она легкомысленно отнеслась к действиям полиции и почти бесцеремонно приняла как должное то, что Зайнаб справилась с ситуацией с такой мудростью и мужеством. Что же до Агарвала, то наваб-сахиб заглянул в колодец Палаты и увидел, как тот очень вежливо разговаривает с министром по налогам и сборам, который подошел к его столу, чтобы посовещаться о чем-то – вероятно, о действиях в связи с предстоящим важнейшим голосованием сегодня пополудни.

У наваба-сахиба не было возможности поговорить со своим другом Махешем Капуром с момента возвращения. Не успел он также принести свою сердечную благодарность главному министру. Он решил сделать это после окончания сегодняшней сессии. Но пришел он еще и потому, что понимал – как и многие другие, поскольку галереи для прессы и публики были забиты до отказа, – это был исторический момент. Для него и таких, как он, грядущее голосование – если только его не отменит суд – означало скорое и стремительное падение.

Что ж, рано или поздно это должно было случиться, думал он с некоторым фатализмом. Он не питал иллюзий, что его класс был особенным и заслуживающим поощрения. К нему принадлежала не только горстка порядочных людей, но и огромное число настоящих скотов, и еще больше идиотов. Он хорошо помнил петицию, которую подала губернатору Ассоциация заминдаров двенадцать лет назад: добрая треть подписей представляла собой отпечатки больших пальцев.

Возможно, если бы не образовался Пакистан, землевладельцы смогли бы найти способ к самосохранению: в объединенной, но нестабильной Индии каждый силовой блок мог бы использовать свою критическую массу для поддержания статус-кво. Удельные княжества тоже могли бы иметь вес, и такие люди, как раджа Марха, оставались бы раджами не только на словах, но и на деле. Все эти «если бы» и «но» истории, думал наваб-сахиб, формируют иллюзорную, пусть и опьяняющую, пищу для ума.

Со времен британской аннексии Брахмпура в начале пятидесятых годов прошлого века навабы Байтара и другие придворные бывшего царственного дома Брахмпура не испытывали даже психологического удовлетворения от служения государству – удовлетворения, на которое претендовали многие аристократии, разделенные пространством и временем. Британцы охотно позволили заминдарам собирать доходы с земельной ренты (и на практике довольствовались тем, что разрешили им присваивать все, что они получали сверх оговоренной британской доли), но управление штатом они не доверяли никому, кроме гражданских служащих своей расы, отобранных и обученных в Англии и импортированных из Англии, а позднее – смуглому их эквиваленту, настолько близкому по уровню образования и этосу, что между ними практически не было никакой разницы.

И конечно, помимо расового недоверия, существовал вопрос компетентности – наваб-сахиб был вынужден это признать. Большинство заминдаров – и сам он, возможно, увы, тоже из их числа – едва ли могли управлять даже собственными поместьями, становясь жертвами алчных мунши и ростовщиков. Большинству землевладельцев казалось, что главным вопросом управления является не то, как увеличить прибыль, а то, как ее потратить. Некоторые, конечно, тратили деньги на музыку, книги, произведения искусства. Другие, подобно нынешнему президенту Пакистана Лиакату Али Хану[236], который был верным другом отца наваба-сахиба, использовали их для укрепления политического влияния. Но большая часть князьков и помещиков транжирили деньги на «сладкую жизнь» в том или ином виде: охоту, женщин или опиум. Несколько картинок против воли промелькнуло у него перед глазами. Один правитель так любил собак, что вся его жизнь вращалась вокруг них: он мечтал, спал, просыпался, воображал, фантазировал о собаках. Все, что он делал, он делал ради их величия и славы. Другой был опиумный наркоман, который получал удовлетворение, лишь когда сразу несколько женщин ублажали его, – до дела, правда, не всегда доходило, порой он в процессе просто храпел.

Мысли наваба-сахиба маятником качались между дебатами в зале и его собственными воспоминаниями. В какой-то момент в них стремительно ворвался Л. Н. Агарвал, чьи искрометные комментарии заставили рассмеяться даже Махеша Капура. Наваб-сахиб уставился на круглую плешь, обрамленную подковой седых волос, и размышлял о том, что за мысли бурлят под этим слоем плоти и кости. Как мог этот человек умышленно и даже с радостью причинить столько бед ему и тем, кто так ему дорог? Что за удовольствие знать, что родственники той, что победила его в дебатах, будут лишены дома, в котором провели бóльшую часть жизни?

Теперь было уже около половины пятого, и оставалось менее получаса до начала голосования. Заключительные речи продолжались, и наваб-сахиб слушал с несколько кислым выражением лица, как его невестка обрисовывала институт заминдари сияющим пурпурным ореолом.

Бегум Абида Хан. Вот уже больше часа мы выслушивали речи представителей правительства, преисполненные гнуснейших самовосхвалений. Я не собиралась высказываться снова, но таков мой долг. Я бы подумала о том, что надо позволить говорить тем, кого вы губите, собираясь возглавить их похоронную процессию, – я имею в виду заминдаров, которых вы хотите лишить справедливости, возмещения ущерба и средств к существованию. Вот уже час крутится все та же пластинка: если это не министр по налогам, то какая-то его пешка, обученная петь все ту же песню с хозяйского голоса. Музыка, скажу я вам, не из приятных – монотонная и бессмысленная. Это не голос здравого смысла или разума, а голос власти большинства и лицемерной уверенности в своей правоте. Но бессмысленно и дальше говорить об этом. На свою беду, это правительство сбилось с пути и тщетно пытается выбраться из болота собственной политики. Нет у них дара предвидения, и они не могут – не осмеливаются смотреть в будущее. «Остерегайся дня грядущего», и я скажу теми же словами этому правительству конгрессистов: «Остерегайтесь тех времен, которые вы собираетесь навлечь на себя и на эту страну». Уже три года, как мы обрели независимость, но посмотрите на бедняков этой страны: у них нет ни еды, ни одежды, ни крыши над головой. Вы обещали им молочные реки и кисельные берега – и обманули народ, заставив его поверить, что причиной его плачевного положения является система заминдари. Что ж, заминдари уйдет, а когда не оправдаются ваши обещания и молочные реки окажутся ложью, тогда посмотрим, что скажут эти люди о вас и что они с вами сделают. Вы лишаете восьмерых лакхов собственности и открыто призываете к коммунизму. Народ вскоре поймет, кто вы есть. Что вы делаете такого, чего не делали мы? Вы не отдаете им землю, вы даете им ее в аренду, как и мы. Но какое вам до них дело? Мы поколениями жили рядом,