Несмотря на то что книга была пересыпана защитным порошком, из-под корешка выскочила чешуйница и юркнула поперек полоски света на круглой столешнице. Наваб-сахиб бегло взглянул на нее, гадая, что же случилось с тем молодым человеком, который так страстно обещал заняться его библиотекой. Он обещал прийти в Байтар-Хаус, но это были последние слова, которые слышал от него наваб-сахиб, – и с тех пор прошло уже больше месяца. Он захлопнул книгу, встряхнул ее и снова открыл наугад, продолжив читать, как будто новый абзац непосредственно вытекал из предыдущего:

Среди всей коллекции писем был один документ, которым он больше всего восхищался, – ответ Цезаря на послание Цицерона, выражавшего благодарность за гуманизм, проявленный победителем по отношению к своим политическим противникам, оказавшимся в его власти после падения Корфиния. Оно содержало в себе (как говаривал Маколей) прекраснейшую фразу из всех, что когда-либо были написаны:

«С ликованием и радостью воспринял я твое одобрение моих действий, и меня не тревожит, когда я слышу речи, что, дескать, те, кого я оставил в живых на свободе, могут снова поднять против меня оружие, ибо ничего я так страстно не жажду, как чтобы я был подобен себе, а они – себе».

Наваб-сахиб перечитал эту фразу несколько раз. Когда-то он даже нанимал преподавателя латыни, но не слишком преуспел. Теперь он пытался подогнать звучные английские слова под то, что должно было быть еще более звучными словами оригинала. Добрых десять минут он просидел в прострации, медитируя над содержанием и манерой высказывания, и сидел бы так и дальше, если бы не почувствовал, что кто-то дергает его за штанину паджамы.

5.11

Это младший внучек Аббас тянул его за штанину обеими ручонками. Наваб-сахиб не заметил, как он вошел, и смотрел на малыша с ласковым удивлением. Чуть позади Аббаса стоял его старший брат – шестилетний Хассан. А за спиной Хассана маячил старый слуга Гулям Русул. Слуга объявил, что ланч для наваба-сахиба и его дочери накрыт в маленькой комнате, смежной с зенаной. Он также извинился за приход Хассана и Аббаса в библиотеку, прервавший чтение наваба-сахиба.

– Но они очень настаивали, сахиб, и не слушали никаких увещеваний.

Наваб-сахиб кивнул в знак одобрения и с радостью отвлекся от Маколея с Цицероном ради Хассана и Аббаса.

– Мы будем кушать за столом или на полу, нана-джан? – спросил Хассан.

– Мы будем одни – так что поедим внутри, на ковре, – ответил дед.

– О, хорошо! – обрадовался Хассан – он нервничал, когда его ступни не касались твердой поверхности.

– А что в той комнате, нана-джан? – спросил трехлетний Аббас, когда они проходили по коридору мимо комнаты, запертой на огромный медный замок.

– Мангусты, конечно же, – авторитетно ответил его брат.

– Нет, скажи, что внутри комнаты? – не отставал Аббас.

– Думаю, у нас там хранятся какие-то ковры, – сказал наваб-сахиб. Он повернулся к Гуляму Русулу и спросил: – Что у нас там?

– Сахиб, говорят, что эту комнату уже два года не отпирали. Всё в списке у Муртазы Али. Я скажу, чтобы он доложил вам.

– О нет, в этом нет никакой необходимости, – сказал наваб-сахиб, поглаживая бороду и пытаясь припомнить, поскольку, к его удивлению, он забыл, кто раньше пользовался этой комнатой. – Раз это есть в списке.

– Расскажи нам страшилку про привидение, нана-джан, – попросил Хассан, повиснув на правой руке деда.

– Да, да! – подхватил Аббас, который соглашался с большинством идей братца, даже если не совсем соображал, о чем тот просит. – Расскажи про привидение!

– Нет-нет, – покачал головой наваб-сахиб. – Все сказки про призраков, которые я знаю, очень страшные, и если я вам расскажу, вы так испугаетесь, что не сможете есть.

– Мы не испугаемся, – пообещал Хассан.

– Не испугаемся, – поддакнул Аббас.

Они добрались до маленькой комнаты, где их ждал ланч. Наваб-сахиб улыбнулся дочери и вымыл руки себе и внукам над умывальным тазиком, поливая холодной водой из кувшина. Затем он усадил малышей перед маленькими подносами-тхали с едой, которые уже были расставлены для каждого.

– Знаешь, чего сейчас потребовали от меня твои сыновья? – спросил наваб-сахиб.

Зайнаб посмотрела на детей и напустилась на них:

– Говорила я вам, не беспокоить нану-джана в библиотеке! Стоит мне отвернуться – и вы творите, что вам вздумается. И что же вы требовали?

– Ничего, – буркнул в ответ Хассан.

– Ничего, – ласково повторил за ним Аббас.

Зайнаб посмотрела на отца с нежностью и подумала о тех временах, когда сама она висела у него на руке и выдвигала собственные приставучие требования, частенько пользуясь его снисходительностью, чтобы обойти материнские запреты. Он сидел на ковре перед своим серебряным тхали, и осанка у него была такая же прямая, как в ее детстве. Но заострившиеся скулы и маленькие квадратные дырочки, как будто проеденные молью в его безукоризненно накрахмаленной курте, вдруг наполнили сердце Зайнаб щемящей нежностью. Десять лет прошло с тех пор, как умерла ее мама – ее собственные дети знали бабушку лишь по фотокарточкам и рассказам, – и эти десять лет вдовства состарили отца на двадцать лет.

– Так что же они от тебя хотели, абба-джан? – спросила Зайнаб с улыбкой.

– Сказку про привидение, – ответил наваб-сахиб. – Совсем как ты когда-то.

– Но я никогда не требовала сказок про призрака за ланчем, – ответила Зайнаб. А детям она сказала: – Никаких страшилок. Аббас, прекрати играть с едой. Если будешь паинькой, то, может быть, я расскажу тебе сказку перед сном.

– Нет, сейчас! Сейчас! – сказал Хассан.

– Хассан! – осадила его мать.

– Сейчас! Сейчас! – закричал Хассан и разревелся.

Наваба-сахиба крайне огорчило вопиющее неуважение внуков по отношению к матери, и он велел им перестать разговаривать с ней в подобном тоне. Хорошие дети, мол, так себя не ведут.

– Надеюсь, хоть отца они слушаются? – спросил он с мягким упреком.

И к своему ужасу, увидел, как по дочкиной щеке скатилась слеза. Он обнял ее за плечи и сказал:

– Все ли у тебя хорошо? Все ли хорошо дома?

Он сказал это машинально и сразу же понял, что следовало, наверное, подождать, хотя бы пока внуки съедят ланч и они с дочерью останутся наедине. Он слышал краем уха, что в семейной жизни у дочери не все ладится.

– Да, абба-джан. Просто, кажется, я немного устала.

Они сидели рядом, и он обнимал ее за плечи, пока она не перестала плакать. Вид у детей был сконфуженный. Впрочем, им приготовили их любимые кушанья, так что они очень быстро забыли о слезах матери. Она и сама, разумеется, отвлеклась, чтобы покормить их, особенно младшего, которому не под силу