преподавание должно производиться на одном только языке, шведском или финском, другой же язык изучается в высших классах как теоретически, так и практически. Сенату разрешено было, смотря по обстоятельствам, определять язык преподавания в реальных классических училищах с тем, чтобы он в народных училищах сообразовался с языком населения.

На сейме 1872 года крестьянское сословие просило принять меры по финскому языку в суде и администрации; но сенат и комитет при статс-секретариате отказались поддержать это ходатайство. Следовательно, часть самих финляндцев препятствовала народному делу.

Но прошло некоторое время и русское правительство, как увидим, дало просимое, проявив тем гуманное и справедливое отношение к бытовым, этнографическим и культурным особенностям инородцев, входящих в состав Империи, «Россия, подобно леднику, на котором хорошо сохраняется летом всякая провизия, обладает способностью сохранять в полной чистоте всевозможные, даже мелкие национальности, ни капли не влияя на их язык, нравы и обычаи. Обрусительной способности у нас пока никакой. Я вас завоевал; я на вас истратился и кровь свою пролил, но я в сущности, человек, добрый и простоватый, извините, что я это с вами сделал... как будто хочет сказать русский человек, являясь завоевателем в чужую страну». В этой черте русского народа кроется и сила его государственности и её слабость.

Русское правительство никогда не препятствовало инородцам сохранить свою национальную личность, свой национальный облик, свой язык, Ровному и спокойному отношению к инородцам способствует самый характер русского народа. «Особенность и сила русского народа в том именно и состоит, — писал К. Д. Кавелин, — что он умеет, оставаясь собой, уживаться со всеми племенами, народами и верами. Таким сделала его история, географическое положение, культурный возраст, и дай Бог, чтобы в нем эта складка осталась навсегда... Русский народ не впутывает ни исповедных, ни племенных предубеждений в оценку людей, и не имея высокой культуры, по одному верному и тонкому чутью действительности, гораздо ближе, чем думают, к понятию о государстве, как нейтральной среде и союзе разноплеменных и разноверных народов. Все наше настоящее и прошедшее направляют нас к таким воззрениям и воспитывают в них от колыбели и до гроба».

«Русский смотрит на все народы, замежеванные в бесконечные границы Северного Царства, — читаем у Хомякова, — как на братьев своих. Лихой казак Кавказа берет жену из аула Чеченского, крестьянин женится на татарке или мордовке, и Россия называет своей славой и радостью правнука негра Ганнибала... Я знаю, — говорит далее А. С. Хомяков, — что нашим западным соседям смирение наше кажется унижением; я знаю, что даже многие из моих соотечественников желали бы видеть в нас начала аристократические и родовую гордость германскую. Но чуждая стихия не срастается с духовным складом славянским. Мы будем, как всегда были, демократами между прочих семей Европы; мы будем представителями чисто человеческого начала, благословляющего всякое племя на жизнь вольную и развитие самобытное».

Россию нельзя упрекнуть в излишествах национальной политики. В завоеванных странах не только оставлялись во всей их силе прежние законы, учреждения, религия, язык, нравы и обычаи, но эти страны поставлялись даже в «привилегированное положение сравнительно с русским населением» (М. Катков). Денационализировать в России насильственно никогда никого не желали. Нигде не услышите речи о подавлении племен чуждого происхождения, а просто обсуждаются меры к возвышению русской народности в государственном, образовательном и экономическом отношениях.

Петр Великий сохранил в 1710 и 1721 годах за Прибалтийским краем сословные преимущества, лютеранскую церковь, немецкий язык в суде и местном управлении. «Бок-обок с органами правительства действовали городские учреждения (т. н. landes staat — земский штат), рыцарские конвенты, ландтаги, ландмаршалы, ландраты и т. д. Церковное управление, хозяйственное управление, школа, дорожное, продовольственное дело — все находилось в руках сословного самоуправления. В крае господствовало особое право (гражданское, уголовное, церковное, камеральное), отчасти немецкое, отчасти римское, отчасти шведское». Когда в 1815 году Польша досталась России, Император Александр I дал полякам самую широкую автономию. Польша получила свой сенат, свою монету, знамя, герб, даже войско. Польский язык сохранился в суде и управлении. Связывало Польшу с Россией — личность монарха, да русский наместник.

Но есть области, в которых государственная необходимость побуждает правительство водворять известное единство. Таковой является, напр., область государственного делопроизводства, в которой немыслимо допустить смесь разных языков. В проведении этого начала в пределах Финляндии не наблюдается, впрочем, должной последовательности. Либеральная односторонность, с которой отнеслись к языку великой империи в начале шестидесятых годов, скоро заставила властей одуматься и дать ему место, более соответствующее его положению. Благодаря царскому заступничеству, русскому языку были вновь несколько открыты двери финских судов и присутственных мест, так как 3 декабря 1866 года установлено было, чтобы названными учреждениями принимались «прошения и бумаги на русском языке». Другим Высочайшим Объявлением (27 апреля 1868 года), в видах поощрения изучения русского языка, финляндским студентам, изучавшим этот язык в Московском университете и кончившим полный курс по юридическому факультету в Александровском университете, предоставлено было преимущественное право на занятие вакантных должностей в финляндском статс-секретариате и канцелярии финляндского генерал-губернатора, хотя закон этот на практике оставался мертвой буквой. Несколько ранее (в 1862 году) барон Рокасовский полагал необходимым постановить, чтобы при замещении управляющих почтовыми конторами и чиновников таможенных и земской полиции в пограничных с империей местах, было обращено внимание на знание ими русского языка. Наконец, в 1871 году (30 мая) последовало еще одно законоположение, дававшее преимущество лицам, умевшим «письменно выражаться на русском языке».

В Высочайшей речи, которой в 1872 году был открыт сейм в Гельсингфорсе, указывалось, что «приняв во внимание безуспешность изучения русского языка в училищах, между тем как необходимость в основательном знании этого наречие обнаруживается не только на служебном поприще, но и в практической частной жизни, Я признал за благо ныне повелеть, в связи с преобразованием учебных заведений, вновь ввести в училищах края русский язык в число обязательных предметов». В 1872 году в Гельсингфорсе учрежден был реальный лицей, для подготовления молодых людей к занятию должностей, сопряженных со знанием русского языка. Постановлено было вместе с тем, что учителями могут быть лица и не финляндского происхождения, а также без свидетельства от гельсингфорсского университета. Для надзора за преподаванием русского языка устав 1872 года назначал одного экзаменатора, хотя не обязательно русского уроженца.

Непоследовательность в постановлениях о русском языке была причиной того, что он не мог утвердиться в школах и сделаться живой существенной частью организма обучения, но всегда считался случайным элементом, почти не имевшим связи с внутренней жизнью и деятельностью школы. Что вводилось одним постановлением, отменялось другим.