– Всё не так просто, как представляется господину Аньери, – продолжил он разговор. – В результате аварии три трупа! А это десять лет тюрьмы. С трудом уговорили прокуратуру ограничиться подпиской о невыезде. Многое зависит от последующих экспертиз. Но до конца следствия всякие передвижения Аньери-младшему будут ограничены. Крупный контракт стал бы жестом доброй воли и позволит руководству комбината активно воздействовать на ход следствия: через обком и министерство.

Семён вновь отодвинул трубку. Среди яростного бурления отчётливо донеслось: – Шантаж! Заложник!

– Мы с нетерпением ожидаем господина Аньери, – бросил Семён. Отключился. Оглядел остальных:

– Ничего, пускай побуянит! Пока доедет, станет шёлковый. Три трупа кого угодно охолонят.

Лапа ухмыльнулся:

– Оказывается, итальянский и русский – один язык. Шантаж, заложник. Не учил, а всё понимаю.

После краткой гражданской панихиды в ДК «Химволокно» тела перевезли на кладбище. В Дмитрово-Черкассы собралась едва не половина города. Обоих погибших: и Земского, и секретаря парткома Оплетина, – хоронили рядом. Но шли, конечно, провожать всеобщего любимца – Земского. Поначалу, правда, колебались первые лица области, заместителю директора комбината по статусу не положенные. Тут, однако, стало известно, что прибудут министр химической промышленности и заместитель председателя правительства. Так что съехались все.

Речи, даже официальные, говорились от души – покойного любили. Потому официоз затянулся. Незаметно начало смеркаться. В задних, отдаленных от могилы рядах нарастал гул и топот – к вечеру мороз окреп и, хоть многие тайком согревались, стали стынуть ноги. Притопы начали заглушать речи. Догадались, наконец, заканчивать. С завершающим словом пригласили директора комбината Комкова. Вывели из «Волги». Аркадий Иванович, несмотря на морозец, бодро скинул на чужие руки богатое меховое пальто и твёрдым шагом подошёл к гробам – в чёрном костюме, с потряхивающейся седой, серебреющей на глазах гривой. Скорбно кивнул родственникам в изголовье. Отдельно – Тамаре в обнимку с Алькой. Речь в голове сложилась – упругая, прочувственная. Матёрый оратор, он привычно набрал в грудь воздуху. Перевёл взгляд на тела. Вместо живчика Земского увидел недвижное, словно смёрзшееся индевелое «поленце» с обтянутым по скулам желтым черепом, совершенно не похожее на его друга. Внезапно, на вдохе взрыднул.

– Толька! Ты какого хера отчебучил?! – вскрикнул он.

И без паузы, против воли, тонко, по-бабьи зарыдал. Несколько раз делал успокоительный жест рукой, собираясь начать речь. Но попытки преодолеть истерику не удались. Кое-как поднялась Тамара, приобняла, принялась оглаживать. Не помогло. Его подхватили под руки, повели назад к машине.

Официальную часть свернули. Церковное отпевание, невзирая на требования родственников, категорически запретили. Люди с цветами в посиневших руках выстроились в цепочку – на возложение. Стоял хруст целлофана.

Очередь вытянулась длиннющая, а мороз всё крепчал. И, будто на ноябрьских демонстрациях, начались стихийные возлияния. Котька Павлюченок продвигался вместе с «комбинатовскими» приятелями. Как раз собрался опрокинуть стакашек, когда его хлопнули по плечу. От неожиданности Котька расплескал водку. Скверная примета! Рассерженно обернулся к горе-шутнику. Перед ним стоял Робик Баулин, с улыбкой, к месту сдержанной.

– Не дело водку в одиночку хлестать! – укорил Робик.

Павлюченок насупился. В последний раз эту ухмыляющуюся, ненавистную физиономию видел он, сидя на полу в квартире после избиения.

– А я как раз с друзьями, – он демонстративно приподнял стаканчик с остатками водки в сторону «комбинатовских» ИТР и залпом выпил.

– А нынешних сподвижников, выходит, по боку? – Робик движением шеи показал в сторону автостоянки.

Там, среди разномастных «Волг», стояли Горошко, накануне назначенный первым заместителем директора комбината вместо Земского, несколько осанистых «пыжиков» из Минхимпрома и обкома партии и среди них – Девятьяров, издали подзывавший его.

Полный скверного предчувствия, Павлюченок поплёлся за бодрым Робиком.

– Вот, товарищи, он самый, Павлюченок и есть, – произнёс Девятьяров, продолжая разговор, явно начатый не в эту минуту. – Прошу, так сказать, любить и жаловать.

Стащив лайковую перчатку, радушно пожал Котькину руку. Оборотился к незнакомцам. – Собирались на второго секретаря обкома комсомола двинуть. Нет! Рвётся на комбинат. Хоть узду накидывай. Ничего не могу с ним поделать. И терять жалко. Работник-то толковый, инициативный, с искоркой…

– В отношении материальных ценностей безупречен, – ввернул Робик.

Котька почувствовал себя запалённым конём, которого расхваливает опытный барышник.

– Ну как, всё так же хочешь вернуться на комбинат? – обратился к нему Девятьяров.

Павлюченок, хоть и ожидая подвоха, кивнул.

– Что ж, кто ищет, тот обрящет, – Девятьяров взглядом охватил остальных. – Есть мнение, Константин Игоревич, что пора Вам и в самом деле возвращаться к истокам. Как полагаешь? – он прищурился добрым взглядом раздающего дары волшебника.

– Так я с удовольствием! – Павлюченок всё боялся поверить. Оборотился к Горошко. – Кем угодно на комбинат согласен. А если в КБ хотя бы замом доверите, не подведу.

– Вот такие у нас, в комсомоле, кадры, – подивился Девятьяров, предлагая и остальным подивиться вместе с ним. – Без карьеристских поползновений, без корысти… Пролетарская косточка. Лишь бы на родной комбинат вернуться… Ну уж нет! – жёстко отрезал он. – Комбинату сейчас, как никогда, реальная помощь необходима. Не жмурки-пряталки возле кульмана, а на самом ответственном участке! Как там в речёвках? Сплотим ряды коммунистов. Каждый будь готов занять в строю место погибшего!

Девятьяров сделал новое движение шеей в сторону возвышающихся гробов. Павлюченка, сообразившего, к чему всё клонится, будто выстудило изнутри. Блеск в глазах потускнел.

– Именно! – подтвердил Девятьяров. – Комбинату нужен новый секретарь парткома. Из своих выходцев!

Оборотился к министерским представителям:

– Понимаю, чересчур молод. Да и уровень пока не тот. Но сейчас, в период перестройки, как раз и наступает время молодых, незашоренных. В общем, обком комсомола рекомендует, обком партии поддерживает. В ЦК партии кандидатура предварительно согласована. Как, товарищи, нет возражений?

Возражений не последовало, – на морозе полемика кратка и энергична, а аргументы выглядят особенно убедительными. Остальные закивали, потянулись с рукопожатиями.

– Но я думал… Потом кандидатскую диссертацию… – беспомощно залопотал Котька.

Девятьяров деликатно подхватил Котьку под локоток, отвёл в сторонку.

– Вот что, Павлюченок. На комбинате не хватает жёсткой партийной линии, – доверительно объяснился он. – Сам видишь, что в стране делается. А «Химволокно» – это флагман. Тем более что сейчас на комбинат заходит советско-итальянское предприятие. Мы стоим у истоков глобального, европейского масштаба проекта. И выпустить его из рук – не имеем права. Ныне, в судьбоносный момент, нам нужен на ключе свой, надёжный человек. Приходится признать, что Оплетин чересчур заглядывал в рот Земскому.

– А кому придётся заглядывать в рот мне? – сдерзил Котька.

Включился увязавшийся следом Робик.

– Кому скажем! Ты чего, в натуре, берега попутал? Сопоставь: зачуханный конструкторишко, да хоть зав КБ! И второе, считай, лицо на комбинате. Номенклатура ЦК!

– Да не моё это! – выдохнул Павлюченок.

– Поддержку обеспечим, – Девятьяров будто от комариного писка отмахнулся. – Башлыков одновременно возвращается – заместителем директора по капстроительству. Пойдёте в связке. Где нужно, подопрёт. Ну и поддержка областных властей, конечно. Короче, есть мнение, что справишься.

– Долг, считай, спишем, –