– Ты больно-то не перебирай! – предупредил Робик, кажется, даже не сильно обидевшийся. – Больной-больной, но не на всю же голову!

– Цыц! – оборвал Граня. Перевёл страдающий взгляд на смущенных Горошко с Павлюченком. – Вот вы, стало быть, с чем пришли, ходоки! Ну, этот ладно – залётный. Но вы-то в своих рядились!.. Единение, говорите? Вот вам!.. Всех подниму. Думаете, если дяди Толечки нет, так ваш, сукин, час пробил?!

Оська выставил загипсованную руку, попытался сложить кукиш. Скривился от боли. Прокашлялся натужно. Вдруг слабенько затянул: «Ты добычи не дождёшься! Чёрный ворон, я не твой».

На него таращились ошеломлённо.

– В общем, так, – объявил Граневич. – AGNA, по моим сведениям, пытается спасти репутацию: параллельно налаживает выпуск гранулята. А это как раз вписывается в нашу программу развития. Передоговоритесь на поставку оборудования для производства гранулята, соглашусь – на территории Второго штапельного реально. Да и то ещё сам пересчитаю. А если погоните краситель… Если только своё, выношенное, гробить начнёте! – Оська стукнул гипсом по одеялу. Охнул.

Посетители затоптались.

– Катитесь! – рубанула Светка. – Не видите разве, плохо ему.

Хмуро подталкивая друг друга, незадачливые визитёры выдавились из палаты.

Оська, побагровевший, с сапом выдохнул воздух.

– Воры! Воры! – простонал он.

Светка подсела, взяла в ладонь кончики пальчиков.

– Какой ты, оказывается, бываешь! – поразилась она.

Отёрла платком взмокший лоб, потрепала за медные вихры.

– Ты что ж, дурашка, так и не остыл ко мне? Неужто до сих пор готов сойтись?

Гранечка обнадёженно вскинул влюблённые глаза. Мелко, подрагивая, закивал.

– Ладно, может, попробуем! – решилась Светка. – Вдруг и впрямь срастётся. Можем, кстати, по дочке экспертизу сделать, что твоя. Мне сказали, сейчас такая появилась. Генетическая, кажется.

– Нет! – отрезал Оська. – И так знаю, что моя.

– Жидёнок ты мой, – ласково, удивляясь себе, произнесла Светка.

Визитёры, озадаченные, вышли на больничный двор, к автостоянке. Отповедь Граневича подействовала на всех. В десятке метров от машин остановились.

– Схлопотали? И что теперь? – произнёс Павлюченок, со злорадством. – Я Оську знаю: тихий-тихий. Но упёрся – не отступится. Оська вам не я! Его на кривой козе не объедете.

– Не объедем, так переедем! – мрачно пошутил Робик.

Резко, увидев слабину в других, отчеканил:

– Раз уж наткнулись на жилу, слезать с неё нельзя. У нас готов контракт, такой, что – года не пройдёт – все в шоколаде будем. И ради чего на попятный?

– Контракт!? – Горошко до сих пор не произнёс ни слова. Шёл мрачный, покусывая губы. – Это контракт?! – взвинченным голосом обратился он к Башлыкову. – Мы с тобой о чём договаривались? Как вместо гранулята краситель оказался? Меня перед людьми опозорить захотел?!

Башлыков перепугался. Таким, нешуточно злым, он Горошко прежде не видел:

– Да что ты, Ди… Дмитрий Павлович?

Семён сконфуженно огладил раскрасневшуюся на морозе лысину. Растёкся в дурашливой улыбке:

– Уж такой матёрый переговорщик оказался. Я ему подсовываю гранулят, он переводит на красители. Я ему гранулят, он обратно на своё. И краситель предлагает особый – путем смешивания в расплаве пластика. Не какая-то туфта. Мастер-бэч! Подумали с Баулой, и без того по всем позициям уронили. Надо ж хоть в чём-то мужику уступить.

Он требовательно скосился на Робика.

– Да, я согласился, – признал тот. – Обсчитал за первый год. По красителям эффективность на порядок выше.

Все взгляды сошлись на новом первом заместителе директора комбината.

– Граневич прав, – веско, под Земского рубанул Горошко. – Скурвиться – одной подписи хватит. Только потом до конца жизни будем ходить залитые этой краской по уши. Да тебе-то!.. – рыкнул он на ухмыляющегося Баулина. – А если на перспективу пересчитать, гранулят выйдет куда выгодней. В общем так. Условия будем менять. Даже не гранулят!.. Поставка оборудования под производство гранулята прямо на комбинате. Без этого на комбинат не пущу.

Робик насмешливо присвистнул:

– Ехали мы ехали, в никуда приехали. Плакала затея.

– Сумеешь, Семён? – не обращая внимания на брюзжание Баулина, спросил Горошко.

– Уломаю! – живо пообещал Башлыков. Он боялся, что Горошко, подобно Земскому, вовсе вышибет его с комбината. – А не уломаю, так обломаю! Сынок-то по-прежнему у нас в залоге.

Расстались. Горошко с Павлюченком уехали на комбинат. Баулин сел в Башлыковскую «трёху».

– Предупреждал я тебя – не проскочит, – укорил Семён. – Горошко – Земец.

– А вот и нет, – не согласился Баулин. – Земский, тот был партийцем. Упёртым, верующим. А этот – коммуняка. А коммуняки всегда и везде одинаковые. Всё хочется рыбку съесть… Жаль, что обломилось! – он прихлопнул себя по ляжке. – Но ништяк, после укатаем. Начнутся загранкомандировки, люксы с барышнями, приёмы, левые контракты, заграничный счёт. Вообще другого уровня жизнь! Кто ж откажется? Через полгода ручным станет.

– Почему так уверен? – заинтересовался обнадёженный Семён.

– А я среди этой породы вырос, – Робик в своей манере загоготал.

О том, что водитель «Волги» Кучумов вышел из комы и пошёл на поправку, Клыш узнал, когда навещал Оську. Узнал, встретив в коридоре Моргачёва. Коля, совершенно собой довольный, громогласно недоумевал:

– Это ж диковинное диво! Без шансов, считай, был. И вдруг на тебе, – очнулся и – попёрло! Непредсказуемая всё-таки штука – человеческий организм. Ну и мы удачно сработали! Ай да голова два уха!

Он с интересом принялся рассматривать толстые свои пальцы.

– С удачей! – скупо поздравил Клыш.

К судьбе бывшего аспиранта, а ныне шофёра на химкомбинате был он равнодушен. Собственно, сам Клыш и приложил руку к тому, что Кучумовская судьба круто перевернулась.

Кучумова – злого, высокомерного бая, Данька не взлюбил с первой же встречи. Уже будучи следователем, вёл дело по массовой драке на дискотеке. Очевидец – Кучумов – по повесткам не являлся. Срок следствия меж тем истекал. Пришлось самому отправиться в «гадюшник». От вахтёра – вечного деда Аркаши – узнал, что Кучумов перебрался на «узбекский» этаж.

– Он у них там за хана себя объявил, – чего хотит, то и творит, – осудительно сообщил дед Аркаша. – Хотит – драться меж собой заставляет на кулачках, хотит – девку к себе в наложницы тащит. А чуть вякнут против, шпаной с Советской грозит.

Клыш уж не раз слышал, что Кучум ввёл среди узбеков право первой, ханской ночи. В городской «тусовке» об этом рассказывалось как о невиданной, удалой затее. То, что узбеки трепещут своего всесильного хана, Клыш, конечно, знал. Но не верилось, чтоб настолько. А тут дернул дверь, и – то ли оказалось не заперто, то ли крючок соскочил.

Кучум, полуголый, в халате, раскинулся в кресле возле свежеразобранной кровати. Раскрасневшийся от выпивки и предвкушения. Молоденький узбечонок разливал в бокалы шампанское, хрупкая узбечка с детским личиком неверными пальчиками расстёгивала блузку. На столе, раскрытое, стояло новенькое свидетельство о браке. Его и обмывали.

На звук двери все трое обернулись. Узбечонок вскинулся с обнадёженным лицом. Девочка инстинктивно запахнулась. Кучум прищурился:

– Ба, ментяра! Чего без стука? Если насчёт повесток, так я их не получал.

Клыш огладил подбородок. Игнорируя Кучума, обратился к новобрачным.

– Пишите заявления о сексуальном принуждении. Прямо при вас вызову наряд и посажу.

Те переглянулись беспомощно.