Шрифт:
Закладка:
Данька шагнул на свет.
– Клыш? – неуверенно произнесла Кармела. Вскочила – с полыхнувшими огнём глазищами. Подбежала. Вся в белом, гибкая, одурманивающая.
– Ты, – прошептала она. Провела пальчиком вдоль шрама, огладила ожог на шее.
– Ты… – повторила с болью. Припала. Знакомо потёрлась носом. – Нашёл-таки. И где ж ты всё ходишь-то?..
Данька обхватил её голову, поцеловал потемневшие глаза. Прежние, цвета созревшей смородины.
Впился в губы. И вдруг будто одеревенел. Нервик под правым глазом мелко задрожал. Задёргалась щека. Пальцы непроизвольно вцепились в женские плечи.
– Ты что?! – перепугалась Кармела. – Что?!
Обернулась. За спиной не было ничего, кроме вазы с красными тюльпанами.
– Но там же ничего нет. Только тюльпаны. Обычные тюльпаны… – непонимающе произнесла она. – Эй, ты где?
Она помахала ручкой перед его застекленевшими глазами.
На афганской войне сложилось много неписаных обычаев: нельзя вести огонь по тем, кто добывал воду, по тем, кто отправляет естественные потребности, нежелательно – по врачам; боевые действия прекращаются на пути следования деревенского стада. А вот на обращение с захваченными пленниками правил и ограничений не существовало. Действовало одно – око за око, кровь за кровь. Суровые моджахеды попавшихся россиян пытали жестоко, изощрённо, расчленяли, головы и конечности подбрасывали в воинские части. Советские тоже не миндальничали, – отвечали тем же. Как-то Данька с десантной частью вошёл в отбитый кишлак. Посреди площади, на врытых столбах, покачивались на крюках подвешенные за рёбра солдаты – в форме, в сапогах. А меж ними на таких же столбах – обнаженные людские силуэты. С оскаленными, сведёнными мукой лицами. Без кожи. С макушки до пяток залитые собственной кровью. В лучах солнца кровь вспыхивала багрянцем и слепила глаза. Казнь, как объяснили Клышу, называлась «красный тюльпан». Десантники сожгли селение. Крушили всё подряд. Мычал скот, доносились истошные женские вопли, обрываемый автоматными очередями детский плач.
С тех пор Клышу то и дело среди сна полыхали красавцы тюльпаны. Заснуть после этого уж не мог.
– …Да что, наконец?! – теребила его Кармела. Всмотрелась. – Господи! Бедный ты мой!.. Сколько ж тебе досталось!.. Но ведь нашёл!.. Ты ж меня искал?
Клыш замялся.
Кармела отстранилась.
– Ах да!.. – вспомнила она. – Моргачев говорил про следователя… А я уж, наивная, и впрямь решила, что по мою душу.
– За твоей душой не угонишься, – Клыш огладил её безымянный палец в поисках обручального кольца. – Ты как будто замужем.
– Пока нет.
Нахмурилась, переменчивая:
– Впрочем, женихов хватает. Только палец подними… Пока некоторые прячутся где ни попадя, другие в очередь выстраиваются. Баулу он мне поминать будет. Вот возьму, да и подниму палец.
– Как на автостраде? – не удержался Данька.
Кармела рассержено колыхнула копной волос:
– Колючий ты, Клышка. Весь из шипов. Никакой любви на тебя не хватит.
Она заплакала:
– Клышка, Клышка! Клышка дурашка. Думала, дождусь… Неверующая, свечки ставила… Цыганская ты натура! Вот как с тобой жизнь связать?
– Канатом! И хватит про женихов… Моя!
Клыш рывком притянул её, вмял.
– Губы! – потребовал он. Кармела раздвинула губы. Ойкнула.
– Сейчас зубы хрустнут, – определила она. – Да и чёрт с ними. Сволочь ты моя ненаглядная!..
Данька провел пальцем по губам, облизнул его, будто ловил вкус её поцелуя.
– Что, вспомнил? – игриво засмеялась Кармела. Данькины руки жадно забегали по её телу, выискивая знакомые изгибы. Оба принялись подрагивать.
– Нельзя! Здесь нельзя! – слабея, бормотала Кармела.
– Николай Николаевич! Она в ординаторской! – донёсся голосок из коридора.
Кармела оттолкнула Клыша от себя. Отскочила. Быстро провела по волосам.
В ординаторскую спорым шагом вошёл Коля Моргачев. Крупный, грузный, на удивление – развесёлый. С порога протянул руку Клышу.
– Здорово, старый! Сейчас отведу тебя в палату, – бросил он на ходу. – А вот зацени!
Он бережно достал коробочку, затерявшуюся в его лапище, приоткрыл. Внутри лежало колечко с изумрудиком.
– Как тебе?
– Обручальное? – машинально спросил Клыш.
– На свадьбу надену, станет обручальное.
Коля протянул коробочку Кармеле. – Примеришь?
Кармела, смятённая, отодвинула подношение.
– Не до примерок! На перевязку пора! – она ускользнула от рук Моргачёва, задержалась возле Клыша.
– Всё-таки ты не меня искал! – шепнула она, разочарованная.
Коля Моргачёв проводил её нежным взглядом.
– Стесняется пока. С неделю как согласилась замуж, – объяснился он. – Я её в меде ещё приметил, студенткой. Да как было не приметить, если все в одну сторону смотрели. Я у них практикум по хирургии вёл. Набрался духу, подкатился эдаким гоголем – де не желаете ли пообщаться? Фыркнула. Веришь? Даже не очень расстроился. Изначально понимал, – не по себе сук рублю. Больше для понта, чтоб потом не жалеть. А тут ко мне в отделение перевели. И – как-то срослось! Пару раз на операциях ассистировала, каких-то разговоров обо мне по больнице понаслушалась. Любят у нас языками чесать. Чуть удача – сразу грому до небес! Данька! У меня такого не было. Жизнь в цвет пошла. Ведь как жил? Работа. Правда, ничего не скажу, – в кайф. После работы – оттянешься в «Селигере» парой стаканов. Всегда есть с кем или к кому. Думал, так и прокондыбаю. Помнишь, когда-то Барнардом себя возмечтал? Ну, мечтал и размечтал. Не судьба. Обмолвился как-то ей. И что думаешь? В самом деле, уверовала, что могу. В оборот взяла так, что не продохнуть. Стругает, как папа Карло Буратино. Чтоб стал великим хирургом! Не станешь – брошу!.. Стану, Данька! Не для себя. Для неё. Чтоб не потерять! А что, в самом деле? Может, и мне в жизни, наконец, удача?
Сощурился. Крупный, с мощными ручищами мужик. Совершенно блаженный.
– Разве она не замужем? – аккуратно уточнил Клыш.
– Ты про Баулу? Не обломилось ухарю! – Коля скроил огромный кукиш. – Прослышал, что она по матери еврейка. Ну и благородство включил. Вроде как я тебя не виню. Не сама себя еврейкой родила. Глаз колоть не буду. Как думаешь, что в ответ схлопотал?
– Догадываюсь.
– Во-во! Теперь по кабакам сопли пускает. Данька! Как же я сумасшедше счастлив!.. Ты-то что мрачен? Не веришь, что так бывает? Все мы, прожженные циники, не верим. А вот бывает! И к тебе придёт. Ты верь, у меня рука лёгкая. А знаешь, давай ко мне в свидетели?
От полноты чувств Коля захохотал. Спохватился, что следователь здесь совсем с другой целью.
– Извини, Клышуха! Просто настроение – весь мир готов облапить и не выпускать!..
В ординаторскую заглянула запыхавшаяся медсестра, протянула лист наблюдений:
– Николай Ник…! В третьей – срочно! Мы хотим переливание!
Моргачев одним глазом, даже не взяв в руку, глянул.
– Похоже, и впрямь срочно, – благодушно согласился он. – Пойдем делать, чтоб стало не срочно…
Поднялся нехотя. Возложил лапищу на плечо следователю.
– Это не меньше, чем на полчаса. Твой во второй. Посвежел. Так что можешь начать без меня.
Он вышел в коридор.
– Закончишь, отметим! С меня причитается, – донеслось оттуда. У Коли
