письменные заслуги, хотя и блистательные, с историческими подвигами гражданской доблести. Но, вспомня Минина, который был выборный человек от всея Русския земли, нельзя ли <…> сказать о Крылове, что он выборный грамотный человек всей России?[1201]

Князь не случайно вызвался написать объявление от лица комитета. Впервые за последние пятнадцать лет, которые он не по своей воле прослужил в Министерстве финансов, ему выпал шанс показать себя и, возможно, добиться радикального поворота своей карьеры. Ставка была велика, и потому текст, который вполне мог бы иметь чисто технический характер, под его пером разрастается, превращаясь в яркий идеологический документ и политическое profession de foi. Человек, способный так страстно проповедовать идеи, разделяемые Уваровым и самим императором, мог бы рассчитывать на то, что ему будет найдено применение, более соответствующее его дарованиям, – скажем, в Министерстве народного просвещения. Впрочем, Уваров вряд ли желал иметь рядом с собой подчиненного с амбициями столь пламенными. Место товарища министра в этом ведомстве достанется Вяземскому лишь через десять лет – в новое царствование.

В петербургских литературных кругах публикация этого объявления была встречена прохладно, и не только из‑за его эклектического стиля. 17 января 1845 года Вяземский писал в Москву С. П. Шевыреву:

Здешняя литературная сволочь очень нападает на мое объявление. Этим заправщикам и поставщикам всех литературных предприятий досадно видеть, что обошлись без них[1202].

Спустя две недели, 30 января, в письме Жуковскому во Франкфурт-на-Майне он почти дословно повторит эти слова, с существенным добавлением:

Здешняя литературная сволочь ругает мое объявление, потому что дело обошлось без нее: повторение того, что было при юбилее[1203].

Под «литературной сволочью», «заправщиками и поставщиками всех литературных предприятий» Вяземский, очевидно, подразумевал в первую очередь Булгарина. Как и в 1838 году, поддержка Уварова давала ему ощущение силы, которую он надеялся использовать против давних врагов. Булгарин и Греч, со своей стороны, тоже рвались в бой. Годы, прошедшие после «дела юбилея», в котором они оказались пострадавшей стороной, не охладили их негодования. Так, недавно, летом 1843-го, Греч в Эмсе объяснялся на эту тему с Жуковским[1204]. Издатели «Пчелы», несомненно, жаждали реванша – тем более что на этот раз они не были так уязвимы[1205].

Нападки на объявление комитета, созданного с высочайшего одобрения и возглавляемого самим Уваровым, в печать, разумеется, проникнуть не могли, однако в частных разговорах Булгарин явно давал волю критическому настрою. В феврале к этой «ругани» добавится ехидная эпиграмма, которую сочинил, ознакомившись с объявлением «О памятнике Крылову», Греч, пребывавший тогда в Париже:

Рацея длинная! Ты всех нас убедила,

Что смерть Крылова поразила,

Что здравый смысл и русский слог

      В могилу слег[1206].

Вяземский между тем продолжал трудиться над мемориальной статьей. Собирая материал для нее, он 8 декабря писал в Москву А. Я. Булгакову:

Спроси Полторацкого, не может ли он, всемирный сыщик, отыскать мне «Московский зритель», журнал, издаваемый в Москве к<нязем> Шаликовым в 1806 г., кажется, так. Помнится мне, что в одной из книжек напечатаны были первые басни Крылова с каким-то объяснением Дмитриева или самого Шаликова. Мне очень нужна эта книжка[1207].

Ту же просьбу он нетерпеливо обращал и к самому С. Д. Полторацкому:

<…> будь библиографический молодец и будь мне отец и благодетель, отыщи мне «Московский зритель» – журнал, который издавал Шаликов в 1806 г. В одной из книжек напечатаны первые из басен Крылова и при них несколько строк Дмитриева[1208].

Вопреки ожиданию, требуемого номера «Московского зрителя» или выписок из него Полторацкий не прислал, а вместо того, видимо, попытался выдвинуть свою версию дебюта Крылова-баснописца. Вяземский в ответ взорвался нешуточным негодованием:

Цыплята курицу не учат, а тем паче старого петуха. Я уж рылся в навозе русских книг, когда тебя и на свете не было. Первые басни Крылова именно у Шаликова напечатаны, а «Драматический Вестник» Шаховского начал издаваться уже позднее. Я и его знаю и помню, что читал в нем басни Крылова. Но живо помню первое впечатление, произведенное во мне появлением басен у Шаликова при записке или введении в кратких словах Дмитриева. Впредь не умничай и уважай старших[1209].

Нетрудно догадаться, для чего князю требовался этот номер шаликовского журнала. Он надеялся, что, найдя там «введение», сможет с цитатами в руках показать, как Дмитриев «благословил» Крылова[1210], и таким образом восстановит наконец иерархию «старшего» и «младшего» баснописцев. Но драгоценное время было безвозвратно упущено. Судя по тому, что сведения о первой публикации басен Крылова так и не были внесены в рукопись, Вяземский прекратил работу до их получения. «На вопрос мой, отчего статья не была напечатана в свое время, князь отвечал с легкой улыбкой: „Опоздал!..“» – вспоминал библиограф С. И. Пономарев[1211]. Даже по прошествии многих лет автору не хотелось обсуждать истинные причины того, что столь важная, по-видимому, для него статья осталась неоконченной. Между тем это было напрямую связано с одним из очень ярких полемических эпизодов середины 1840‑х годов.

3

Очерк Булгарина как вызов Вяземскому. – Конец статьи о Крылове. – Эпиграммы, Шевырев и Белинский. – Славянофилы

Январь 1845 года оказался богат на посвященные Крылову публикации. В начале месяца в «Современнике» появился очерк Плетнева, затем петербургские газеты одна за другой стали печатать объявление «О памятнике Крылову»: 5 января оно вышло в «Санкт-Петербургских ведомостях», 8‑го в «Северной пчеле», 12‑го в «Русском инвалиде». Под ним стояло шесть подписей членов комитета, включая Вяземского, однако в литературной среде знали, что он был единственным автором. Скорее всего, именно это побудило Булгарина, в те же дни готовившего к печати свои «Воспоминания об Иване Андреевиче Крылове и беглый взгляд на характеристику его сочинений», разразиться филиппикой в адрес князя.

Он уже не раз помещал в «Пчеле» и другой периодике некрологические материалы, зачастую перераставшие в мемуарные очерки[1212]. И в статье о Крылове, опубликованной в двух номерах – за 11 и 12 января, было уделено немало внимания истории отношений автора с покойным:

Двадцать три года я знал его и даже сближался с ним <…> и иногда, хотя и редко, проникал моим умственным взором в его душу, которую он умел прикрывать от неуместного любопытства какою-то апологическою оболочкою как раковиною[1213].

Впрочем, Булгарин тут же словно невзначай демонстрировал осведомленность в тайных