Шрифт:
Закладка:
21 января 1845 года Плетнев сообщил Гроту, что «Вяземский пишет <…> статью о Крылове, куда внесет и ответ Булгарину на его выходку»[1225]. А сам князь 30 января в письме к Жуковскому негодовал:
Ты знаешь, что он выдает себя другом всех знаменитых мертвецов. Так поступил он и с Крыловым, уверяя между прочим в «Северной пчеле», что он утешал Крылова, уязвленного моими нападками на него[1226].
Однако оружие уже было выбито у него из рук. После того как Булгарин наглядно продемонстрировал его давнюю предвзятость, панегирик баснописцу прозвучал бы откровенной фальшью, и это вынудило Вяземского отказаться от мысли о собственной статье. Нельзя исключать также, что и в 1845 году душа у него все-таки не лежала к Крылову как человеку, что не замедлило бы обнаружиться в тексте даже с минимальным присутствием личного отношения. Набросок, красноречиво обрывающийся на словах «Кажется, первым оценителем его басен был И. И. Дмитриев», остался в его бумагах и через двадцать три года был подарен Пономареву.
Поражение, нанесенное Булгариным, Вяземский переживал необычайно остро[1227] и горел желанием отомстить за свое унижение. Его первой, едва ли не мгновенной реакцией стала эпиграмма. Она быстро разошлась по столице, и уже 18 января литератор и библиограф И. А. Бессонов записывал:
Статья Булгарина о Крылове (Сев. Пчела № 8 и 9), в которой он коснулся и довольно откровенно до некоторых авторов, которые отвергали сперва в нашем баснописце не только гений, но даже и талант, – а теперь истощаются в восторгах и преувеличенных похвалах и произведениям, и личности автора, – не прошла даром. Князь П. А. Вяземский, задетый за живое, писнул эпиграмму, разосланную к приятелям, довольно, впрочем, вялую и отзывающуюся как-то манерою и складом старых времен, если не 800‑х, то 820‑х годов. – Говорят, она будет напечатана в «Современнике». Покуда внесем ее в наши записки. —
К усопшим льнет как червь Фиглярин неотвязный,
В живых ни одного он друга не найдет,
За то, когда из лиц почетных кто умрет,
Клеймит он прах его своею дружбой грязной.
– Так что же? – Тут расчет: он с прибылью двойной.
Презренье у живых на мертвых вымещает
И чтоб нажить друзей, как Чичиков другой,
Он души мертвые скупает[1228].
Впрочем, сведения Бессонова относительно публикации эпиграммы были неточны: к этому моменту издатель «Современника» Плетнев уже отверг ее. 20 января он писал Гроту:
Вяземский за гнусное на него ругательство Булгарина (см. «Северную пчелу» «О Крылове и споре за его талант») написал эпиграмму и прислал мне для «Современника»; но я не считаю приличным поместить ее[1229].
Тем не менее, саму эпиграмму «К усопшим льнет как червь…» Плетнев приятелю все-таки сообщил. Таким образом она стала известна не только в Петербурге, но и в Гельсингфорсе, где жил в то время Грот. Наверняка и другие литераторы делились друг с другом этим хлестким текстом. Однако для Вяземского делом чести было ответить Булгарину именно печатно. Отказ Плетнева заставил его искать поддержки в Москве[1230]. 17 января он писал С. П. Шевыреву, посылая ему свою эпиграмму: «Приношу „Москвитянину“ смиренную лепту, которую швырнул я в лоб Булгарину по случаю его статьи о Крылове»[1231].
Примечательно, что свою «лепту» он отправил именно Шевыреву, а не И. В. Киреевскому, который с начала 1845 года был неофициальным редактором журнала. Вяземский скептически относился к «дурачеству» славянофильствующих москвичей[1232], включая Киреевского; из всех сотрудников «Москвитянина» Шевырев, в собственной критике и публицистике строго следовавший «видам правительства», был для него наиболее приемлемой фигурой. Но в особенности князь, видимо, рассчитывал опереться на старую вражду между Шевыревым и Булгариным. Он не ошибся. Шевырев, в недавнем прошлом ведущий критик «Москвитянина», и при редакторстве Киреевского сохранил достаточно влияния: эпиграмма «К усопшим льнет как червь…» за подписью «Кн. Вяземский» была опубликована во втором номере журнала, вышедшем в конце февраля. Более того, рядом, на той же странице появилась еще одна – подписанная «Н. П.»:
Что ты несешь на мертвых небылицу,
Так нагло лезешь к ним в друзья?
Приязнь посмертная твоя
Не запятнает их гробницу.
Все те ж и Пушкин, и Крылов,
Хоть ест их червь, по воле Бога;
Не лобызай же мертвецов —
И без тебя у них вас много[1233].
Этот странный перепев эпиграммы Вяземского принадлежал перу московского литератора Н. Ф. Павлова – приятеля Шевырева и яростного врага Булгарина. Казалось бы, ответный удар, да еще и дуплетом, удался. Однако на страницах «Москвитянина», уже в первом номере, вышедшем в самом конце января, вместе с объявлением «О памятнике Крылову» появилась статья самого Киреевского с напоминанием о злосчастном «споре за талант»:
Величие таланта Крылова заключается не столько в великом литературном достоинстве его произведений, сколько в красоте их народности. Крылову принадлежит честь единственная, ни с кем не разделенная: он умел быть народным, и что еще важнее, он хотел быть русским в то время, когда всякое подражание почиталось просвещением, когда слово иностранное было однозначительно с словом умное или прекрасное; когда, поклоняясь нашим выписным гувернерам, мы не знали оскорбительного слова хуже слова Moujik! В это время Крылов не только был русским в своих баснях, но умел еще сделать свое русское пленительным даже для нас. Хотя долго продолжалось время, когда и ему не отдавали справедливости, с исключительным восторгом читали басни Дмитриева, впрочем, исполненные истинных красот, и почти против совести смеялись русским рассказам Крылова[1234].
Крылов был прекрасен своею народностию, но не в силах распространить ее влияние на словесность. Это предоставлено было другому. Что Крылов выразил в свое время и в своей басенной сфере, то в наше время и в сфере более обширной выражает Гоголь[1235].
Заметим, однако, что понимание народности Киреевским существенно отличается от того, которое исповедовали адепты уваровской «триады», включая Вяземского как автора объявления. Ключевое слово «мужик» указывает, где сами славянофилы видели культурную и духовную основу народности, некогда столь
