Глава тридцатая

Москва-37 и далее…

Подъем по служебной лестнице Ойгена Отта продолжался. Лишь в апреле 1934 года ставший полковником, 1937-й он встречал и получал поздравительные письма уже в генеральском мундире. Это был пик карьеры талантливого разведчика и организатора, сумевшего, как ему представлялось, добиться главного: привлечь к работе, заставить помогать себе замечательного аналитика и востоковеда – Рихарда Зорге. Учитывая, что Отт, в отличие от того же Зорге, даже не был тогда членом нацистской партии, о таком взлете можно было только мечтать.

Между тем его главный советник, состоявший еще и в совершенно другой партии, получал совсем другие письма и совсем по иному поводу. Зорге еще не знал, что постепенно сменились люди, которые скрывались за безликими подписями сообщений из Москвы. Артузов, подписывавший шифровки в Токио в качестве «Вице-директора», наиболее жестко и даже с сомнением в профессиональной квалификации относившийся к «Рамзаю», был уволен из Разведупра 11 января, а спустя шесть дней направил Сталину огромное письмо с перечнем своих заслуг, в числе которых неожиданно назвал… установление дружеских связей между нелегальным резидентом в Токио и германским военным атташе в Японии[406]. Чем-чем, а скромностью начальники Зорге, упрекавшие его в хвастовстве, не отличались, и для Сталина это вряд ли являлось откровением.

Еще через несколько недель, в феврале того же 1937 года, за подписью «Директор» во все зарубежные резидентуры военной разведки СССР был разослан циркуляр с повторным и настойчивым сообщением о необходимости ужесточения борьбы с «троцкисто-фашистами», названными «собаками гестапо», «червями, глистами, которые стремились всосаться в… здоровый советский организм», и к чьим хозяевам были отнесены Троцкий, Гитлер и Гесс. Отдельным пунктом шло указание об «изучении наших людей» и своевременной «сигнализации» об их «ошибках», то есть о доносительстве на тех сотрудников резидентуры, которые каким-то образом дали повод своим товарищам по оружию заподозрить их в симпатиях к «троцкистам»[407]. Естественно, что в условиях зарубежной нелегальной работы проверить правдивость доноса не было никакой возможности, а значит, позволено было всё. Письма Бронина, Римма, а возможно, и каких-то других знакомых Зорге, не имевшие когда-то особых перспектив, теперь могли оказаться важны не только для оценки качества работы «Рамзая», но и, по большому счету, для определения его судьбы: жить Зорге или умереть после пыток от выстрела в затылок на полигоне «Коммунарка» под Москвой – последнем пристанище коминтерновцев и разведчиков его ранга. Но пока «Рамзай» находился в Токио, петля репрессий захлестывала его бывших начальников.

4 мая был арестован готовивший Зорге к заброске в Японию Борис Николаевич Мельников. Обвинение: шпионаж в пользу Японии. 15 мая Мельников полностью признал свою «вину», дав развернутые «показания» о работе на японцев, а заодно и на немцев. На следующий день он продолжил «колоться», сообщив следователю также и о том, что «сдал» японцам «Рамзая»[408]. Мельникова приговорили к смертной казни 25 ноября, но расстреляли только 28 июля следующего, 1938 года. В 1956 году он был реабилитирован.

13 мая 1937-го арестовали «вице-директора» Артура Христиановича Артузова. Он признался в том, что «являлся шпионом» сразу четырех разведок (японской среди них не было), 21 августа его судили и в тот же день расстреляли.

16 мая взяли бывшего начальника 2-го (восточного) отдела Разведупра комкора Федора Яковлевича Карина (настоящее имя – Тодрес Янкелевич Крутянский). 11 июня он «признал» себя виновным и, помимо целого «букета» других преступлений, «сознался» в том, что передал сведения о «Рамзае» немецкой разведке. Карина судили, приговорили и расстреляли вместе с Артузовым. Оба они были реабилитированы в 1956 году после специальной проверки, проведенной совместно Следственным комитетом КГБ при Совете министров СССР и ГРУ ГШ.

21 мая на секретном совещании в Кремле с участием руководителей советских спецслужб, а также Молотова, Ворошилова и Кагановича Сталин подвел итог начавшимся арестам и задал направление будущим. Говоря о военной разведке, он был краток и жесток: «Сеть Разведупра нужно распустить, лучше распустить всю. Вызвать людей, присмотреться к ним и после тщательной проверки некоторых из них можно использовать в другом направлении, послать в другие места. Лучше меньше, но проверенные и здоровые»[409].

26 мая был арестован только что прибывший из Токио полковой комиссар Аркадий Борисович Асков, проработавший под дипломатическим прикрытием в Японии в общей сложности около десяти лет. Обвиненный в шпионаже в пользу этой страны, он, помимо всего прочего, сознался и в том, что выдал японцам резидентуру «Рамзая». 2 сентября его судили и расстреляли. В 1956 году Аскова реабилитировали.

Ничего этого Зорге, конечно, не знал. Кое-какие слухи могли доходить до него через западную прессу, что-то просачивалось через Китай, о чем-то он догадывался. Но знать то, что знаем сегодня мы, он не мог. Все аресты разведчиков и контрразведчиков, следствия, процессы проходили в обстановке секретности. На поверхности оказывались лишь сообщения в газетах о судах над «вредителями», «троцкистами», «бухаринцами» и прочими «врагами народа» – а это, что ж, нормальный исторический процесс… Да, это было странно, непонятно, даже ужасно, но Зорге был преданным членом партии и обязан был доверять ей. И доверял, в чем и уведомлял Москву.

29 июня Центр получил от «Рамзая» шифровку о том, что «они все [агенты резидентуры] выражают глубочайшую симпатию… и считают, что мобилизация всей партии на борьбу с диверсантами и врагами народа, партии и ее вождей – раздавит врагов раз и навсегда».

19 июля был арестован знавший Зорге Лев Александрович Розенталь. На первом же допросе он «чистосердечно признался», что Зорге и Гюнтер Штайн являются агентами германской разведки[410]. 25 августа Розенталя-«Боровича» судили и расстреляли. Реабилитировали его в 1956 году.

7 августа в Хабаровске взяли начальника разведки Особой краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) полковника Покладока – того, который с самого начала не доверял Зорге, считая его предателем. Через десять дней Покладок подписал «признание», где сообщал следствию о том, что является троцкистом и агентом японской разведки. Удивительно, но, сознаваясь в своем участии в нелегальной троцкистской организации, о Зорге он поначалу высказался уклончиво: «Подозреваю, что в нее входил и Рамзай», не забыв, однако, особо отметить, что «Рамзай» был связан с «врагом народа» Радеком[411]. Но нерешительности бывшего начальника японского отделения военной разведки хватило ненадолго.

Покладока допрашивали несколько месяцев. Вконец сломленный, он начал «давать» развернутые показания, поражающие количеством втянутых в уголовное дело людей и детализацией фантазий следователя. 7 апреля уже следующего, 1938 года Покладок, обвиняя в работе на японцев своего коллегу Андрея Алексеевича Лейферта, заявил, что тот держал связь с немецкой разведкой в Токио через Зорге. Более того, якобы именно через Лейферта Покладок, работавший, по собственному признанию, уже и на немцев, получил задание из Берлина перевести «Рамзая» из Шанхая