Рамзай», то Урицкий выдерживал совершенно елейный стиль. Настойчиво обозначая при этом позицию руководства, писал:

«Дорогой мой друг Рамзай…

Как ни велика задача нашей фирмы, как ни обязаны мы отдавать себя безраздельно нашему великому делу, все же я умею Вас понять в Вашем одиночестве и оторванности и с глубокой благодарностью от всей нашей фирмы и корпорации отношусь к Вашему подвигу, имеющему решающее значение для нашей фирмы. Поэтому я считаю себя обязанным еще раз сообщить, что и эта последняя Ваша почта была для нас чрезвычайно ценной и прибыльной для фирмы…

Я еще раз хочу подчеркнуть Вам, мой славный друг, что занимаемая Вами позиция есть Ваш большой успех и большего ничего не нужно. Я еще раз подтверждаю, что Вы не должны расширять свою клиентуру…»[384]

Пожалуй, единственной оплошностью, оговоркой Урицкого как психолога, а надо признать, что ему удалось подобрать верный ключик к нервному и самолюбивому резиденту, было то, что в ответ на просьбу позаботиться о жене, он обещал позаботиться о подруге Зорге. Несчастье с Катей, потеря ребенка наложились на самый беспокойный, насыщенный важными событиями в работе, период 1936 года, и Рихард, естественно, сильно переживал по этому поводу. Впрочем, ни о какой реакции Зорге на «подругу» неизвестно[385]. Очень редко встречался он в тот период и с Ханако, ограничиваясь посиделками в «Ломайере» (то, что он почти не заходил в «Рейнгольд», свидетельствует о том, что девушка рассматривала его как личного друга, а не клиента), где они обедали и 26 февраля. Затем Рихард надолго пропал и лишь в июле внезапно появился у папаши Кетеля. Он подарил Ханако дорогой немецкий фотоаппарат и пригласил на свидание, а затем и к себе домой, но близки они стали лишь осенью 1936-го[386].

Изменились семейные обстоятельства и у Клаузена. Его жена Анна 2 марта выехала из Москвы в Китай по поддельным документам, как обычно, оформленным крайне небрежно и с серьезными ошибками. Только в начале августа Макс с огромным трудом смог забрать супругу из Шанхая и перевезти ее в Токио, после чего постарался создать образ преуспевающего немецкого бюргера, члена токийского отделения нацистского «профсоюза» – организации «Германский трудовой фронт», горящего желанием наладить сбыт германской техники японцам. Анна была полностью в курсе настоящей работы мужа и в будущем по приказу «Рамзая» не раз брала на себя функции курьера при передаче связникам в Китае фотоматериалов и секретных документов, получая от них взамен деньги и инструкции для группы. Макс в это время продолжал совершенствовать радиосвязь с «Висбаденом», передавая весьма объемные сообщения – до пятисот групп текста, которые предварительно зашифровывал для него резидент, отдавая этой работе по три-четыре часа – поистине, подвиг, достойный титанов[387].

Детальная оценка почты «Рамзая», передаваемой с курьером в Москву через Шанхай, была сдержанной. Например, в июньском пакете среди двадцати шести материалов шесть были признаны особо ценными и ценными, остальные – средней и малой ценности[388]. Общая интенсивность добывания и пересылки информации группой «Рамзая» постоянно увеличивалась. Весь 1936 год Зорге и его товарищи работали изо всех сил, снова сталкиваясь с противоречивыми указаниями Москвы. В конце октября Артузов в одном письме в первом пункте умудрился еще раз запретить связь «Рамзая» с японцами, а в четвертом – потребовал завербовать бывшего офицера японской армии («Специалист»), знакомого Одзаки. Через несколько дней в Токио полетела очередная депеша, в которой было предписано прекратить общение Зорге с Одзаки и передать его вместе со «Специалистом» на связь прибывшей в Японию Айно Куусинен – жене одного из лидеров Коминтерна, бездарной и склочной дамочке, воспринимавшей командировку в Токио как светский вояж. Еще один важный контакт – Мияги – было приказано передать Гюнтеру Штайну. Фактически руководство разведки оставляло «Рамзаю» один главный источник информации – полковника Отта, не понимая, что Зорге работает не в привычном для резидента амплуа простого сборщика информации, а настойчиво старается сыграть роль аналитического центра, пропуская через себя всю информацию, собранную группой, и формируя ее по собственному усмотрению.

«Рамзай» все еще пытался выполнить все указания Центра как можно лучше, в то же время пересматривая их через призму реальной обстановки (например, отказавшись выходить в эфир с одного и того же места, как требовала Москва, поскольку это противоречило элементарным правилам безопасности). Противоречивость и вздорность некоторых приказов, на которые приходилось как минимум реагировать, отбирали у него много сил. Не случайно шанхайский резидент Лев Александрович Розенталь («Алекс», «Борович», «Лидов») 9 ноября докладывал в Москву, ссылаясь на слова Гюнтера Штайна: «Рамзай находится на границе исчерпания своих нервных ресурсов. Иногда у него бывают срывы, когда он поддается, и тогда он прибегает к рюмке. Он очень болезненно переживает отрыв от корпорантской (так в тексте. – А. К.) жизни и необходимость играть роль, которая выпала ему на долю… Он тратит на работу с Котом очень много нервов и приходит от него иногда в полном истощении…

Очень просил бы… отметить особым образом работу Рамзая. Нельзя ли представить его к ордену? Это, несомненно, подняло бы его дух и укрепило бы его на работе в очень сильной степени»[389].

И снова, уже во второй раз, никакого ордена Зорге не получил. Наоборот. Близился роковой для СССР 1937 год. Его приближение было заметно даже в Токио. 31 августа Урицкий отправил Зорге большое послание «в порядке политической информации», в котором сообщал о завершении процесса по делу «Троцкистско-зиновьевской террористической банды», кратко пересказав в нем передовицу «Правды», выступившей с заявлением по результатам процесса. Одновременно Урицкий потребовал от «Алекса» «прощупать настроение» Зорге в связи с сообщением о деле «врагов народа». «Борович» при ближайшей встрече, состоявшейся лишь в октябре, коллегу «прощупал», но ничего предосудительного не заметил. Однако «дорогой директор» уже подшил в дело Зорге очередную справку о том, что «Рамзай» сотрудником советской военной разведки не является, воинского звания не имеет, а потому к Разведупру отношение имеет косвенное, являясь, по сути, лишь завербованным агентом, выполняющим функции резидента[390].

Глава двадцать девятая

Полуторный агент

К началу 1937 года в Москве главным источником информации Зорге безусловно считали немецкого военного атташе Ойгена Отта. И, хотя при этом игнорировался значительный вклад Одзаки и Мияги в понимание «Рамзаем» японской политики, отчасти это было справедливо – ведь на тот момент основные, самые ценные сведения Зорге черпал в посольстве. Отношения между Рихардом и Ойгеном крепли все больше, причем роль ведомого, младшего товарища в этом дуэте досталась господину военному атташе.

Помимо уже ранее цитированных сохранилось еще несколько свидетельств того, насколько полковник Отт доверял своему другу, чуть было не ставшему членом семьи в маяковско-бриковском понимании. Одно из них