Не успокаивался и Покладок. 21 апреля он подготовил очередной анализ деятельности «Рамзая» в Шанхае, где справедливо указывал на недостатки сети, уже и без того хорошо известные всем, кто был с этим делом связан: раздутый аппарат агентуры, тесно связанной с китайскими коммунистами, слабая конспирация и т. д. Но на базе этого доклада Покладок написал еще один, отдельный, отправленный 15 мая на имя Урицкого. Это довольно странный документ, многие части которого противоречат друг другу. Например, его автор сообщает, что в Японии действуют три резидентуры военной разведки (помимо «Рамзая»), но тут же добавляет, что на самом деле «…единственное, что к тому времени [к началу 1936 года] сохранилось, это резидентура “Рамзая”».

Покладок писал, что главное ее «достоинство… – серьезная и своевременная информация о положении в Японии», и тут же отмечал, что источники резидентуры используются «малоэффективно». Вопроса, кем и почему они так используются, он не ставил.

Главным минусом резидентуры начальник японского отделения называл личность самого резидента – в прошлом немецкого коммуниста и резидента в Шанхае, где его знали слишком многие. Покладок делал парадоксальный вывод: «Задача отдела подыскать замену Рамзая с тем, чтобы постепенно перенять у него все, что им создано, вплоть до источника “Кот”, если это удастся». Но как это могло удасться, если источник «Кот» – это тот самый полковник Ойген Отт, которого связывали с Рихардом Зорге, и только с ним одним, личная дружба и полное доверие? Каким образом Покладок собирался внедрить на место Зорге другого разведчика, назначить послу нового друга, сам автор доклада понятия не имел, в чем тут же честно признавался: «Таким кандидатом отдел на сегодняшний день не располагает…»[380]

Соглашаясь, что главное достоинство группы Зорге – информация о положении в Японии, то есть данные политического и экономического характера в первую очередь, Покладок продолжал забрасывать «Рамзая» заведомо невыполнимыми военно-техническими задачами военно-технического характера: достать секретные чертежи, схемы управления огнем, данные по оснащению вооружением конкретных частей японской армии, неизменно фиксируя в докладах руководству неспособность резидента эти задания выполнить. Это несмотря на то, что только за январь – апрель Клаузен передал в «Висбаден» 40 информационных телеграмм, среди которых были и материалы сугубо военного характера. 12 отдельных сообщений «Рамзая» были оценены как не имеющие практической ценности. Этот вывод Покладок сделал ровно в те дни, когда Урицкий сообщил Зорге о том, что его материалы докладываются лично Сталину, и попросил развивать личные отношения с полковником Оттом:

«Присланные Вами материалы из фирмы Кота представляют для нас несомненный интерес. Кроме того, они создают уверенность в том, что Вам и в дальнейшем удастся получить от Кота, а возможно, и его главного хозяина еще более важные документы и сведения. Однако мы должны напомнить Вам о соблюдении двойной осторожности как с самим Котом, так и с его родственниками. Вы ни в коем случае не должны недооценивать активной работы нацистов по доскональной проверке всех членов колонии…

Все присланные Вами материалы являются ценными»[381].

Ценность материалов обеспечивалась главным образом их происхождением – в 1936 году самым важным источником Зорге оставался полковник Отт, и триумф Зорге после «Ни-ни-року дзикэн» укрепил желание военного атташе поближе сойтись с информированным журналистом. Надо отметить, что не только самообразование и консультации с Одзаки и Мияги помогли нашему герою точно сориентироваться в хитросплетениях внутренней японской политики и взаимоотношений различных фракций военных. В мае 1935 года Одзаки пригласил к сотрудничеству Каваи Тэйкити, уже работавшего с группой «Рамзая» раньше. Каваи познакомился с Мияги и хотя не «дал» особенно много важной информации, но именно он месяц спустя сумел начертить схему взаимодействия различных группировок в Военном министерстве Японии. О том, насколько это оказалось ценным для Зорге, свидетельствует то, что в нарушение всех инструкций он не уничтожил ее, и документ был изъят полицией при обыске его дома в 1941 году, став важной уликой против всей группы[382]. Тем более неприятной оказалась для «Рамзая» новость о том, что «Ронин» арестован токко.

Это произошло 21 января – почти ровно за месяц до попытки путча. Причиной задержания стали подозрения в поддержке коммунистов и шпионаже на территории Китая, а потому Каваи был переправлен сначала в Шанхай, а затем в Чунцин, где началось следствие над ним, которое с полным правом можно назвать изумительно бестолковым. Каваи был арестован по доносу, но ни сам доносчик, ни следователи не смогли подтвердить фактами обвинение в содействии Коммунистической партии Китая, и в июне того же года Каваи освободили. Он «лег на дно» в Китае, прервал все связи со старыми знакомыми и вернулся в Японию лишь в 1940 году. Знать об освобождении Каваи Зорге не мог, по крайней мере в первое время, а значит, большую часть 1936 года он провел в беспокойных ожиданиях отголосков шанхайского дела «Ронина».

Верный своему принципу высоко ценить друзей и агентов, Зорге в начале весны отправил в Центр сообщение об аресте Каваи, в котором выразил уверенность в том, что японец его не выдаст (это вызвало самые серьезные сомнения у Урицкого и Артузова), и попросил «заботиться об этом верном, простом и сильном товарище». Заодно он сообщил о собственном, совершенно случайном, задержании полицией на четыре часа в дни путча, чем заставил изрядно понервничать Центр, и о многочисленных арестах японских левых, с которыми хотел бы поддерживать контакты в будущем, последовавших вслед за подавлением мятежа. Артузов на это едко заметил на полях расшифрованного сообщения: «Если бы не 26.II, то Р. со своей левой компанией уже давно провалился бы. На счастье, полиция сделала глупость и изолировала левых от Р. вместо того, чтобы наблюдением расшифровать все дело»[383].

Вообще, радиообмен между Центром и «Рамзаем» после инцидента 26 февраля вплоть до конца 1936 года был исключительно обильным на организационные указания. Нельзя не признать, что Зорге, привыкший в Китае к тому, что Москва постоянно сама себе противоречит, одной рукой запрещая, а другой поощряя контакты с местными коммунистами, нацелился на привлечение для работы с резидентурой японских левых. Однако на этот раз Центр был непреклонен и категорически запретил ему подобную самодеятельность вне зависимости от того, казались такие связи самому «Рамзаю» перспективными или нет. В то же время резидент должен был оценить изменение тона руководства из Москвы в общении с ним. Письма из Центра, содержащие массу инструкций, указаний и запретов, в целом были написаны очень корректно, а нередко даже выдержаны в духе теплых отеческих наставлений – особенно, если письмо было подписано «Директором», то есть Урицким, а не «Вице-директором» – Артузовым, который держался более сухого и деловитого тона (и «Рамзай» отвечал ему тем же). Если последний обращался к Зорге «Дорогой