Шрифт:
Закладка:
«Не обрадовался» – это слишком мягко сказано. Эрик был расстроен, сокрушен, опустошен. Он считал Королевский балет «идеально подходящим для себя» и не имел никакого желания возвращаться в Копенгаген и работать там на постоянной основе. Ошеломленный выбором компании между ним и Рудольфом, Эрик выглядел пепельно-серым на встрече с Клайвом Барнсом, бравшим у него интервью. «Я никогда не видел его столь похожим на Принца Датского, – рассказывал Барнс. – Он был очень уязвлен и… остро чувствовал себя отвергнутым. Он же фактически ради этого оставил “Балле тиэтр”… Ему казалось, что его мировая карьера погибла».
Эриком завладела одна только мысль – бежать! Бежать из этой охваченной конкуренцией лондонской оранжереи! И он уехал во Флоренцию, где согласился танцевать «Сильфиду» с Датским королевским балетом. Но если Эрик надеялся избавиться от постоянного испытующего взгляда Рудольфа, то у него это не вышло. Никогда не видевший Бруна в шедевре Бурнонвиля, Нуреев последовал за ним. В июле он и сам снова вышел на сцену, и тоже в Италии, станцевав с гастрольной группой Королевского балета на фестивале под открытым небом в Нерви. «Выступление РУДОЛЬФА НУРЕЕВА в партнерстве со знаменитой балериной, – возвещали афиши фестиваля. – Возможно, этой балериной станет даже сама Дама Марго Фонтейн». Именно на этом фестивале, на фоне Средиземного моря, Нуреев и Фонтейн впервые станцевали «Лебединое озеро». В Лондоне им едва удалось провести одну полноценную репетицию этого балета из-за постоянных разногласий по поводу изменений, которые предлагал Рудольф. Фонтейн проявила уступчивость в трактовке «Жизели» – балета, в котором она сама прежде не чувствовала себя комфортно. Но «Лебединое озеро» было для нее такой же знаковой работой, как и «Спящая красавица», и Марго не желала трогать его танцевальный рисунок, который оттачивала двадцать пять лет.
«Рудольф, – перебила она его как-то раз, – я танцую этот балет с 1938 года[182]. – Смешок Рудольфа намекнул Марго, что она загнала себя в угол. – Вы, наверно, тогда еще не родились?» – уточнила она. На что Рудольф игриво ответил: «Да нет, родился, как раз в том году». На том они и разошлись, вспоминала балерина. Привыкнув, как и Рудольф, стоять на своем, Фонтейн, подобно искушенному дипломату, прекрасно знала, до какой степени можно давить, а когда следует воздержаться от конфронтации и попробовать сменить тактику. Не будь она такой опытной, их партнерство вряд ли бы состоялось. Но это не значило, что Марго все делала так, как хотел Рудольф. Увидев ее танец в «Лебедином озере» ранее в Лондоне, Нуреев пришел к ней в гримерную. Он беспокоился, как бы его подход к балету, отличный от подхода Фонтейн, «не испортил» ее исполнение. «А вы попробуйте», – ответила Марго[183].
Из Нерви Рудольф отправился на поезде в Штутгарт, где Эрик танцевал с Джорджиной Паркинсон в «Дафнисе и Хлое» – новом балете Джона Кранко, «скроенном» под Бруна, для демонстрации его драматических способностей. Премьера балета, прошедшая 15 июля, имела огромный успех. А вот следующее выступление повергло Бруна в ужас: на его взыскательный вкус, оно решительно никуда не годилось. Ощущение провала, возникшее у него отчасти из-за лондонского сезона, отравляло каждый танец датчанина. А приезд Рудольфа еще больше выбил его из колеи. «Я чувствовал, как нарастало напряжение. В первую очередь – во мне самом из-за “Дафниса”, а еще из-за общей неприятной атмосферы, которая ощущалась вокруг, когда мы с Рудиком бывали вместе: занимались вместе в классе, появлялись вместе на людях… Люди нас провоцировали. Отпускали всякие шуточки, а меня это раздражало…»
Многие современники Бруна, включая бывшего артиста Королевского балета Александра Гранта, подозревали, что «Эрик не мог танцевать, когда за ним наблюдал Руди. Казалось, его внутри что-то сковывает, и он либо травмирует себя, либо просто не может танцевать. А Руди действительно хотел видеть его танцующим». По мнению Джорджины Паркинсон, исполнявшей в балете роль Хлои, приезд Рудольфа вызвал у Эрика душевный кризис. Он сразу «полностью замкнулся и стал для всех нас недоступным, – вспоминала она. – Все время пребывал в плохом настроении, раздражении, в разладе с самим собой. А потом Рудольф предложил им вместе выступить в гала-представлении, и этого Эрик уже не смог вынести».
По приглашению Иветт Шовире Рудольф согласился быть ее партнером в па-де-де[184]. Эрик тоже должен был участвовать в гала-представлении, но накануне вечером вдруг объявил, что заболел, и отменил свое финальное выступление в «Дафнисе и Хлое». Пришедших его увещевать хореографов, Джона Кранко и Кеннета Макмиллана, Брун выставил из своего номера. А на следующее утро его там уже не было. Он уехал ночью, не сказав ни слова никому, в том числе и Рудольфу. Нуреев позвонил в номер Джорджины Паркинсон. «Он спросил, не у меня ли Эрик. Голос у него был елейно-сладкий. Я ответила: «Разумеется, нет». И спросила, почему он интересуется. Он сказал, что не знает, где Эрик, и что он уехал, забрав все вещи». А среди тех вещей были проездные документы и визы Нуреева[185].
С помощью Кеннета Макмиллана Паркинсон разыскала Фонтейн, которой удалось выправить для него необходимые документы. Хотя Рудольф, вспоминала она впоследствии, «чувствовал себя абсолютно одиноким в Штутгарте, Эрик просто самоудалился, потому что не мог больше вынести ни одного дня. Потом он говорил, будто у него были проблемы со спиной или что-то еще. Но все дело было в Рудольфе».
Никогда не отменявший выступлений, Рудольф остался на гала-представление, а затем погнался за Эриком в Копенгаген. Через несколько дней он заселился в его дом в Гентофте вместе с матерью Эрика и Соней Аровой, с которой Бруну предстояло выступить в сентябре на юбилейном гала-концерте в парке Тиволи. Эрик планировал создать собственное па-де-де, но Арова приехала в Копенгаген с порванными связками. Горя желанием выручить друзей, Рудольф вызвался репетировать вместо нее. В течение последующих семи дней Эрик сочинял рисунок дуэта, танцуя с Рудольфом, а Арова сидела, водрузив ногу на стул, и давала указания.
Легкая атмосфера, царившая в
