мужчину, непомерно требовательного и страстного, желавшего на сцене равноправия во всем и всегда. Похоже, ее не только удивляло, но и больше всего прочего стимулировало то, что рядом появился человек, споривший с ней, кричавший на нее и называвший ни на что не годной. И она тоже с ним спорила».

Однако, в отличие от Нуреева, который сам себе был законом, Фонтейн была воспитана угождать – сначала своей матери, потом Нинетт де Валуа, Аштону и Тито Ариасу. «Она до отвращения преданна…», – писал о Марго Ричард Бакл. Аштон поначалу открещивался от нее как от упрямой маленькой девочки, но со временем она стала его музой – благодаря тому, что ее биограф назвал «уступчивостью и покорностью». Аштон проиллюстрировал это любопытным, хоть и хорошо известным случаем, который он рассказал в документальном фильме о Фонтейн, созданном в 1989 году. Еще на ранних порах их сотрудничества, в 1935 году, он попытался сломить сопротивление Марго и «слепить» из нее балерину на свой лад. Огорченный отсутствием в ее танце напористости, Аштон «все поддразнивал и поддразнивал ее, и она все сильней и сильней волновалась, а потом, наконец, разразилась слезами, бросилась к [нему], обняла и сказала: «Простите, я стараюсь изо всех сил, но ничего больше не могу сделать». В этот момент Аштон понял, что Марго ему действительно уступила, и с тех пор они «сработались».

С годами Фонтейн развила в себе поразительную гибкость, позволявшую ей «никогда не отплачивать той же монетой, – рассказывал Кит Мани. – У нее выработалась нервная привычка превращать все в шутку, лишь бы пережить эту ситуацию. Чем более трудной и спорной она была, тем больше смеялась Марго. Это был не настоящий смех, но он помогал ей преодолеть ситуацию, не воспринимать ее чересчур близко к сердцу».

Фонтейн искрение понимала Рудольфа, оказавшегося под ее «надежным крылом» в то самое время, когда, по словам Кеннета Макмиллана, он «отчаянно нуждался в материнской заботе». Марго всегда с сочувствием относилась к его проблемам. А главное – понимала, что Рудольф был к себе гораздо жестче и требовательнее, чем к другим. Кроме того, по словам Мани, Марго, даже будучи обижена, «продолжала у него учиться. Просто незачем это было показывать». Действительно, перед выходом на сцену Фонтейн требовалось «привести себя в возбужденное состояние; в иное время она, – по словам их подруги Мод Гослинг, – была самим спокойствием». Тогда как Рудольф напоминал «скакуна, дрожащего и взмыленного. Так что вместе они прекрасно работали».

То, что они умудрились найти между собой что-то общее, поражало многих. И многим казалось странным. Внешне Фонтейн являла образ истинной английской леди в безупречных костюмах от Диора (а позднее от Сен-Лорана): юбки надежно прикрывают колени, иссиня-черные волосы зачесаны высоко во французский пучок, осанка прямая и горделивая. «Уверен, что и все естественные потребности она отправляет с величием матроны», – посмеивался Сесил Битон. Однако под изысканной, глянцевой внешностью скрывалась женщина с необыкновенно добрым сердцем, незаурядной проницательностью и искорками бразильской живости, унаследованной от матери. Марте Грэм запомнилось, как однажды она увидела Фонтейн, заливавшуюся слезами за кулисами. Марго решила, будто станцевала плохо. Рудольф быстро прошептал ей что-то на ухо, и Фонтейн засмеялась «тем натужным смехом, который был у нее одной». Потом Рудольф признался Грэм, что нашептал Фонтейн «все самые скабрезные непристойности, какие только пришли ему на ум».

Марго в свою очередь учила Рудольфа распределять ту колоссальную нагрузку, на которую человека обрекает артистическая карьера. Интервью, репетиции, организационные вопросы, костюмы, поклонники, спектакли, дипломатические приемы – со всем этим она справлялась легко даже в очень напряженные периоды. Рудольф, и вправду был ей многим обязан. И никогда не забывал о своем долге перед ней. «Если бы я не нашел Марго, я бы пропал, – констатировал он. – Шумиха, шумиха, а потом бы пропал, выгорел».

В отличие от зажигательного па-де-де из «Корсара», в «Сильфидах» Нуреев и Фонтейн показали себя нежными и романтичными танцовщиками. Дебютировали они вместе в балете Фокина 6 ноября. Казалось, оба «окунулись в музыку, влекомые одним течением». Фонтейн редко танцевала в «Сильфидах», потому что до конца не понимала этот балет, но интерпретация «Сильфид» Рудольфом прояснила для Марго его смысл. И если рядом с ним она выглядела моложе, то Рудольф рядом с ней обретал артистизм и контроль. К его пламенности она добавляла утонченность. Нуреев и Фонтейн быстро стали парой мечты, положив начало золотому десятилетию британского балета. Как писал тогда «Данс энд дансерс», в «Жизели» и в «Сильфидах» «эти двое утвердили себя одним из самых великих дуэтов в истории балета».

В те вечера, когда они танцевали, коллеги толпились в кулисах, вытягивая к сцене шеи. Однако их успех не все встретили с радостью. Например, Дэвид Блэр разглядел в нем зловещее предзнаменование и изливал свою боль в пивной «Голова Нага», через дорогу от служебного входа: «Не понимаю, почему ее партнером стал этот чертов русский педик, – жаловался он. – Это ведь я должен был танцевать там сегодня вечером». Но, по мнению Джона Ланчбери, как, впрочем, и многих других, Блэр был для Фонтейн «слишком молодым и незначительным»: «Как ни парадоксально, но с Рудольфом, который был моложе Дэвида, разница в возрасте не ощущалась вообще. Рудольф действительно выглядел на сцене более зрелым точно так же, как и казался более высоким, чем был на самом деле». Возможно, в надежде раскрыть секрет успеха Бруна и Нуреева Блэр той же осенью подался в Копенгаген – брать уроки у Веры Волковой. Увы, и тут его поджидала незадача: когда он, впервые по приезде, пришел в класс, урок давала не Волкова, а Нуреев.

Между тем танцовщицы Королевского балета вдруг оказались перед фактом: звезда труппы, прежде размышлявшая об уходе со сцены, передумала ее покидать – по крайней мере, в скором времени. Молодым артистам всегда кажется, будто «ветераны» стоят у них на пути. А на то, чтобы оставить в балете свой след, отпущен очень короткий срок. Так что дорог каждый год, каждый месяц. Джорджина Паркинсон как раз была одной из тех многих молодых танцовщиц, кто ждал ухода Марго. «Мы столько раз говорили ей “прощай” и проливали подобающие случаю слезы, – рассказывала балерина. – И вот она снова осталась на сцене… Вся история с Марго и Рудольфом очень тяжело сказалась на артистах, ожидавших своего часа».

Впрочем, многие сегодня не помнят, что партнерство Нуреева с Фонтейн тогда все же не рассматривали как прочный и постоянный союз на долгое время. Большинство умников прочили ему в лучшем случае год-другой, до вероятного ухода Фонтейн. И многие балерины с радостью