студии, испарялась сразу, как только они возвращались домой. Неприязнь Эллен Брун к Рудольфу за тот год только усилилась, и она ее даже не пыталась скрыть. «Вы должны присматривать за Эриком, вы должны следить за тем, чтобы ему было хорошо», – постоянно напоминала она Аровой. «Эрик был ценным семейным достоянием, и его мать чувствовала, что с ним творилось что-то неладное, – рассказывала Соня. – Она просто невзлюбила Рудольфа и, как могла, игнорировала его. Ей казалось, что он подавлял Эрика». Брун, в свою очередь, тревожился за мать – она с трудом ходила, и было видно, что каждое движение причиняет ей боль. Но врачей Эллен Брун избегала, и Эрик понятия не имел, что за болезнь ее мучила. Она сообщила ему, что подозревает у себя рак, но он не воспринял этот самодиагноз всерьез. В конце концов Эрик вместе с сестрами уговорил мать показаться врачу, и при обследовании у нее обнаружили тромб в ноге. Но лечь в больницу Эллен Брун наотрез отказалась, прописав сама себе лечение и постельный режим. Кроме того, она ясно дала понять, что присутствие в доме Рудольфа не способствовало улучшению ее самочувствия. «Ситуация сложилась очень скверная, – вспоминала Арова. – Она чувствовала себя все хуже и хуже и хотела, чтобы Рудольф съехал, а Эрик не мог понять, почему она была так непреклонна в отношении него. Он разрывался на части. Когда он спросил меня, что ему делать, я посоветовала отправить Руди в гостиницу. А он сказал: “Я знаю, но Рудик и слушать об этом не захочет”. Однако Рудольф внял его просьбе».

Через день после гала-представления Рудольф с Эриком проводили Арову на ночной поезд в Париж. По приезде она им позвонила. «Рудик вернулся в наш дом», – сообщил ей Эрик. В тот же день у его матери обнаружили тромб в легких, и врачи настоятельно рекомендовали ей лечь в больницу. Эрик и Рудольф, договорившиеся пообедать с Верой Волковой, предложили сопровождать ее в карете скорой помощи. Но Эллен Брун воспротивилась, пожелав, чтобы ее отвезли туда дочери. Вскоре после встречи с Волковой Эрика позвали к телефону. Садясь в карету скорой помощи, его мать потеряла сознание. Когда Эрик приехал в больницу, она уже умерла. При вскрытии у Эллен Брун обнаружился рак, и Эрик проклинал себя, что не отнесся к ее догадке серьезно. Он также винил себя за то, что вопреки ее желанию пригласил в дом Рудольфа. И все время размышлял – не усугубило ли его присутствие и без того грозную болезнь матери.

Но ее смерть вызвала один из самых теплых и нежных моментов в отношениях Эрика и Рудольфа; воспоминание о нем Брун хранил до своей собственной безвременной кончины от рака легких в пятьдесят семь лет. Онемев при виде тела матери под белой простыней, Брун, редко обнажавший свои чувства, не выдержал и расплакался. И Рудольф, никогда не видевший его слез, инстинктивно обнял друга. Он сильно тосковал по собственной матери и не захотел оставлять Эрика одного в доме, отравленном болезнью и тяжелыми воспоминаниями. В течение нескольких трудных дней, пока Эрик мысленно свыкался с уходом матери, Рудольф заботился о нем, как мог. Его трогательная заботливость «связала» их, признался позднее Эрик: «Он мог просто уехать. Но он этого не сделал».

Глава 17

Вы же великая балерина!

К тому моменту, как Рудольф в сентябре приехал в Нью-Йорк, чтобы снова сняться в программе «Белл телефон ауэр», в здании «Метрополитен-оперы» расположилась труппа Большого театра, прибывшая на трехнедельные гастроли. Поселившись в квартире Кристофера Аллана, агента Эрика Бруна, на 72-й Восточной улице, Нуреев принялся разучивать с ведущей танцовщицей «Американ балле тиэтр» Лупе Серрано па-де-де из «Корсара». Для подготовки к выступлению в телепрограмме у пары имелась всего лишь неделя – совсем мало времени, чтобы «ноги выучили па-де-де», как выразилась Серрано. Поэтому, по предложению Кристофера Аллана, она отправилась «в какой-то захудалый кинотеатр», где как раз показывали отрывок из кинофильма с Аллой Сизовой, танцевавшей свою вариацию из «Корсара». Фильм был снят после выступления Рудольфа с Сизовой в Москве на ученическом концерте, но кадры с Нуреевым после его побега вырезали.

По его настоянию Серрано каждый вечер ходила с ним на представления Большого театра. Рудольфу хотелось, чтобы Лупе присмотрелась к танцу Майи Плисецкой – невероятной драматической балерины, которой он сам, пока продолжались гастроли, послал несколько букетов. Нуреева не удовлетворяло, как Серрано делала пор-де-бра, и он надеялся, что, увидев в исполнении Плисецкой «Умирающего лебедя», Лупе будет более активно работать руками. Для наглядности он даже один раз сам продемонстрировал в студии «Умирающего лебедя» Плисецкой.

Ежевечернее присутствие Нуреева в «Метрополитен-опера» на спектаклях Большого не только насторожило сопровождающих советскую труппу, но и обернулось проблемами для американского импресарио Сола Юрока. Этот российский еврей эмигрировал в Нью-Йорк в 1906 году всего с полутора долларами в кармане и стал «Барнумом от искусства». Низкорослый, полненький и проницательный Юрок как никто другой умел разглядеть в начинающем артисте не только талант, но и еще более неуловимое качество – так называемую «звездную силу». Он считал: чем темпераментнее артист, тем лучше; ведь из него мог получиться хороший материал. «Великий артист по натуре такой [темпераментный], – заявил как-то Юрок. – Есть в них что-то такое – некая теплота, огонь, – что передается зрителям и вызывает у них живой отклик…» Первый значимый успех он стяжал, представив американцам Анну Павлову; после этого Юрок организовал гастроли Федора Шаляпина и открыл публике Айседору Дункан. Десятилетиями афиши под ярким заголовком «С. Юрок представляет» завлекали театралов самыми прославленными именами в мире музыки, танца и оперы. Андрес Сеговия, Артур Рубинштейн, Исаак Штерн, «Балле рюс де Монте-Карло», Королевский балет, балетная труппа Большого театра, Кировский балет – все были клиентами Сола Юрока. К танцу он питал особое пристрастие и немало способствовал привлечению на балет американского зрителя. Всегда безупречно одетый и моментально узнаваемый театралами благодаря своим очкам в черной роговой оправе и трости с золотым набалдашником, Юрок был также основным пропагандистом русской культуры в Соединенных Штатах. А «особые» отношения с советским руководством обеспечили ему фактическую монополию на организацию туров различных артистов в рамках культурного обмена между СССР и США. Во время выступлений в Нью-Йорке труппы Большого Юрок уже вел переговоры о гастролях Королевского балета в Москве. И, невзирая на давление с советской стороны, не желал исключать из гастрольной группы такого кассового танцовщика, как Нуреев. Посещение Нуреевым балетов Большого, естественно, осложнило уже и без того щекотливую ситуацию. Еще больше