Он цыкнул, разглаживая усы пальцами.

– Какое пошлое место.

Отец снял шляпу, обнажая плешивую голову. Какая же ирония: жизнь, из которой я с трудом выползла, все-таки опять меня настигла.

Почти всю дорогу мы ехали в тишине – только отец порой сетовал, что я без конца потею.

Карета катила по разбитой дороге, и даже просто усидеть на месте было мучительно трудно. Приходилось сжимать ягодицы, лишь бы не завалиться, и в какой-то момент припасть лбом к проему дверцы. Из-за ухабов меня все било и било о него, пока мне не стало дурно.

Вскоре пришлось окликнуть кучера, чтобы затормозил. Я успела вывалиться на воздух ровно за миг до того, как меня вывернуло.

– Нора! Сдержаться не могла?! – взбрыкнул отец.

– Фрэнк, не дави на нее.

– Да ты взгляни, Марта! Наша дочь – калека! Знал я, что эти проклятые еретики сломают ей жизнь. Нужно с ней построже, и все станет как надо. Не пристало даме так позориться!

Я сплюнула желчь и вытерла подбородок о плечо. Собралась было встать, но костыля не было под рукой, так что обратно в карету пришлось заползать. Отец при виде этого закатил глаза и подошел помочь.

– Хватит притворяться! Соберись уже! Ты же не уличная оборванка, в конце концов! – горько возмущался он, вздергивая меня на ноги.

Мать поддержала отцовские нравоучения, хотя все еще просила не мучить меня. Плевать: мне это уже не впервой. Я подскакала к дверце и подтянула себя одной рукой, забралась внутрь. Родители, умолкнув, сели по местам.

Отец порывисто схватил сложенный сюртук. Кучер между тем щелкнул поводьями, и карета покатила.

Сюртук покрыл мои плечи, а с ним меня окутал отцовский запах – запах насилия, гнета, смятения. Как в детстве. Он меня утешал.

И все бы ничего, да отцу понадобилось открыть поганый рот.

– Спрячь хотя бы плечи, солнышко. Все увидят. Да и мама огорчается.

Повиноваться было проще, чем спорить.

– Да, отец.

Он довольно фыркнул носом. Прежде я просто уходила, оставляя последнее слово за собой. Теперь же, что-то подсказывало, у меня больше нет такой возможности.

* * *

И вот долгая мучительная дорога, в которой я натерла весь зад, привела нас в Басксин – место, что я имела несчастье называть домом. Отец уговаривал кучера въехать прямо в деревню, но кони, сказал тот, не пройдут по улочкам.

Брюзгливо сетуя, отец прикрыл мое увечное тело сюртуком и помог вылезти. Он торопливо повел меня к дому по запруженным любопытными зеваками тротуарам.

Сюртук скрывал меня с головой, точно ненужную мебель, так что я не видела лиц, слыша только обрывки голосов и шушуканья.

– Отец, не спеши так, – сказала я.

– Шевелись давай! – шикнул он под нос.

Мать позади тоже просила помедленнее. Было слышно, как она запыхалась.

В конце концов растущая толпа зрителей осточертела отцу и он подхватил меня на руки, как маленькую. Я вспыхнула. До чего я все-таки стала легче!

Он занес меня в дом и опустил на пол, затем опять вылетел. Снаружи донеслось, как он подгоняет мать.

Я сняла сюртук с головы и осмотрелась.

Снизу все убранство казалось больше. Вся мебель, тикающие часы с узором бдящего ока, стол высотой мне по грудь. Спертый воздух отдавал плесневелым душком родительской старости и чем-то знакомым, проникавшим в меня сложной смесью ужаса и умиротворения. Душная улица так резко сменилась обставленным закрытым домом, что голова пошла кругом.

– Закрой дверь, дура! Соседи увидят! – Отец втолкнул запыхавшуюся мать в дверь.

Она уронила мой костыль рядом со мной и грузно плюхнулась в стоящее наготове кресло, живо заработала веером.

Ее щеки ярко алели, а под мышками образовались два огромных мокрых круга. Продев руку сквозь раму костыля, я взялась за кресло и поднялась на ногу.

Затем я прыжками развернулась к родителям и лишь теперь, подняв глаза, увидела, с какой жалостью они за мной наблюдают и как дрожат у них губы. Оба не знали, что сказать.

– Где Джеремия? – спросила я. Последний раз я видела младшего брата перед тем, как броситься отсюда вон, и вдобавок уже несколько лет не получала от него писем.

– Скоро придет, – с гордой улыбкой заверил отец.

* * *

Лестницы стали моим проклятием. По ступеням я спускалась из первого лазарета, по ступеням ползла во второе пристанище, теперь же по ступеням поднималась в свою комнату.

Все же гордость, эта упрямая, неодолимая сила, не позволяла мне принимать помощь. Одних не хотелось обременять, у вторых я вызову жалость, а жалость мне не нужна. Ну а родители только и ждут услышать мои бессильные мольбы. Не дождутся!

После долгих заверений, что я справлюсь сама, я собрала волю в кулак и сосредоточилась на задаче. Прыгать пришлось не одну минуту, но я не сдавалась. Хвала всему святому, в конце родители не захлопали на манер сестер. Только забрюзжали. Отец пенял мне за неоправданное упрямство и неблагодарность – а ведь, говорил он, меня не отказались принять обратно!

Комната, спасибо родителям, была по большей части нетронута. У деревянной стены стояла моя аскетичная, но оттого не менее дорогая кровать с выцветшим бельем. Рядом расположился шкаф с благопристойной женственной одеждой.

По левую руку был туалетный столик. Когда-то я тяготела к более привычному женскому образу. Переменяла прически, обильно пудрила кожу, красила губы пунцовой помадой и сетовала на кривые выпирающие зубы. В тот период мы с матерью сблизились как никогда, хоть в чем-то находя общий язык. Сколько лет прошло!

Я посмотрела на выцветшую древесину комода. Он был меньше, чем запомнился, и с виду такой же дряхлый, как я.

Всего через два-три часа прибыл Джеремия, о чем дали знать бурные родительские возгласы, вползшие снизу глухими отголосками. Не верится, что братик, с которым я столько лет не виделась, уже на пороге.

Вскоре тяжко загромыхали по ступенькам его нестройные шаги. Они приближались, взбираясь на второй этаж, и остановились у двери. Я отчетливо слышала стук трости.

С той стороны мялись, медлили. Я затаила дыхание. И вот раздался стук.

– Входи. – Я готовилась заговорить с мгновения, как брат вошел в дом, но голос все равно дрогнул.

Дверь медленно, со скрипом, отползла. Мой уже не маленький брат смотрел на меня чувственными, с тенью печали, глазами.

– Здравствуй, Нора.

Джеремия по-прежнему был плотно сбит, но я и не думала, что за переходный возраст он так вымахает. Ничуть не меньше самого высокого из