вкладывал огромные средства; заботился он и о поставках зерна, основы питания простых римлян; наконец, он следил за рынками, которые, наряду с храмами, часто посещали простолюдины. Что бы ни делал Цезарь, он напрямую соприкасался с жителями Рима. Помимо прочего, курульные эдилы устраивали развлечения, занимавшие всех римских граждан. Под развлечениями понимались травля зверей, театральные представления, выступления актеров и музыкантов и, конечно же, гладиаторские бои. И вся эта кипучая деятельность, важная для народа, требовала…

– Еще денег? – удивился Красс, услышав очередную просьбу Цезаря.

– Еще денег, – подтвердил Цезарь и привел свежий довод, который мог иметь вес в глазах Красса: – Твои сделки с недвижимостью и сбор налогов идут полным ходом, а кроме того, народ приветствует мои вложения в Аппиеву дорогу, акведуки и еще тысячу предприятий, которые, как все знают, оплачиваются из твоего кошелька. Это поможет тебе избраться цензором в этом году. Вы с Катулом будете решать, кто останется в Сенате и кто его покинет, а ведь там принимается большинство законов, от которых зависят твои дела. Чтобы обладать таким влиянием на жителей Рима, нужны значительные средства, однако в итоге ты получаешь достаточно прибыли.

Красс вздохнул и покачал головой:

– Раз уж ты об этом упомянул… в Сенате появился новичок, приближенный Цицерона. Зовут его Катон, он потомок Катона, жившего во времена Сципиона Африканского.

– Я мало о нем знаю, – заметил Цезарь; смену предмета разговора он истолковал как согласие дать очередную ссуду.

– У него есть красавица-сестра – возможно, сводная, – добавил Красс с кривой улыбкой. – Думаю, это лучшее, что о нем можно сказать. В Сенат его привели оптиматы, и я не ожидаю от него ничего путного. Я исполняю обязанности цензора, но и Катул не сидит без дела, преподнося нам подобные… подарки. Чувствую, хлебнем мы горя с этим Катоном. Он кажется мне негибким. Цицерон тоже невыносим, но с ним можно найти общий язык. А этот из тех, кто считает себя нравственным авторитетом и ставит свое мнение выше всех прочих. С такими людьми нельзя иметь дело.

– Вот еще одна причина, по которой мы должны поддерживать прочную связь с народом и добиваться его благосклонности, – заметил Цезарь.

О сестре Катона он ничего не сказал. Он что-то слышал о ней и даже помнил, что ее вроде бы зовут Сервилия, но был так сосредоточен на своих обязанностях, что старался избегать легкомыслия. Цезарь отсутствовал целыми днями и возвращался домой поздно, когда Помпея уже спала. Лежать с ней рядом не хотелось. Возможно, благодаря ей оптиматы забыли бы, что он племянник Гая Мария, но Помпея была не из тех женщин, с которыми он желал проводить время наедине и уж тем более ложиться в постель.

Да и сама Помпея по-прежнему тревожила дом Юлиев своей враждебностью и своими происками. Ее прихоти и перепады настроения пугали Юлию, и та боялась выходить в атриум дома, который больше не казался ей родным. Мачеха сама составляла расписание обедов и ужинов, а также меню, решала, каких гостей приглашать, как обращаться с рабами, кого назначить атриенсием… В отсутствие Цезаря, полностью погрузившегося в свое эдильство, Юлии и Аврелии все время приходилось иметь дело с этой себялюбивой и надменной женщиной, которая презирала их, считала неумными и недалекими, особенно в сравнении с собой, внучкой самого Суллы.

Юлия частенько плакала по ночам у себя в спальне.

– Я скучаю по маме, – призналась она как-то раз бабушке, когда та зашла ее утешить.

– Я тоже, – ответила бабушка и замолчала.

Аврелия избегала прямых столкновений, на которые ежедневно нарывалась Помпея – той нужен был предлог, чтобы муж выгнал мать из дома. Мудрая матрона уклонялась от споров и выполняла все требования невестки, какими бы нелепыми или противоречивыми они ей ни казались.

Она не плакала и не жаловалась.

Лишь ждала подходящего мига, предлога, повода.

И до поры до времени молчала.

А Цезарь, пытаясь отгородиться от семейных бурь, запирался в своем таблинуме и вскоре, занимаясь своими эдильскими делами, сам наслал бурю на римское государство.

Сенаторы пришли в смятение.

Дом Цицерона

– Сколько их? – спросил он.

– Точно не знаем, но, возможно, более пятисот пар гладиаторов, – ответил новоизбранный сенатор Катон, знакомый с этим непростым делом.

– Более тысячи вооруженных людей в сердце Рима, и все под началом Цезаря. Небольшое войско, – пробормотал Цицерон.

– Многие из нас придерживаются того же мнения.

– Это будет стоить ему целого состояния.

– Заплатит Красс… как обычно, – отозвался Катон.

– Как обычно, – повторил Цицерон и посмотрел в глаза собеседнику. – А ты готов этому воспрепятствовать? Закон не запрещает эдилу собирать столько пар гладиаторов, сколько ему требуется для устройства игр и других развлечений на потеху народа. Это входит в его полномочия. Но ни один из нас и подумать не мог, что кто-нибудь потратит такую громадную сумму на подобное… чудачество.

– Так это чудачество или подготовка государственного переворота? – полюбопытствовал Катон.

Наступила тишина.

– Народу нравятся подобные выходки, – вмешался цензор Катул, который тоже присутствовал на собрании.

Катул решил пока не рассматривать скопление гладиаторов как подготовку вооруженного государственного переворота, возглавляемого одним из эдилов. Все надеялись, что дело не зайдет так далеко, но после слов Катона многие засомневались.

– У меня есть предложение, – снова заговорил Катон, отвечая на предыдущий вопрос хозяина.

Цицерон посмотрел на него с любопытством: слухи о решительности молодого Катона казались правдой.

– Что ты предлагаешь, ради Юпитера?

Катул и все остальные притихли.

– Сенат примет закон, ограничивающий число пар гладиаторов, которые эдил имеет право собирать в Риме в праздничный день. В этом случае можно потребовать от Цезаря, чтобы он вывел из города часть своих вооруженных людей.

Все согласились, что это хорошая мысль.

Закон был принят на первом же заседании Сената, состоявшемся после собрания у Цицерона.

Domus Юлиев, Субура, Рим

Меж тем Цицерону как претору надлежало явиться к Цезарю и лично убедиться, что новый эдил, отсутствовавший в Сенате, когда тот ограничил число пар гладиаторов для игр, осведомлен о законе и не осмелится утверждать, что ему никто ничего не сообщил. Новому претору не хотелось тащиться в Субуру: как и прочие сенаторы, он не понимал, с какой стати Цезарь по-прежнему живет среди этих узких вонючих улиц. Впрочем, улицы воняли меньше и выглядели чище с тех пор, как Цезарь стал отвечать за состояние труб для спуска нечистот, но оставались такими же тесными, а населявшие их бедняки заметно отличались от зажиточных граждан, которых Цицерон ежедневно встречал на римском Форуме.

Цезарь вышел навстречу Цицерону, приветствовал его с подчеркнутым уважением и внимательно выслушал.

– Я вовсе не хотел, чтобы игры