– Мы, – говорит, – пришли, потому что нас, десять курсисток, выбрасывают за неплатеж. Помогите нам!

Говорит это розовенькая, а черненькая молчит, сурово так поглядывает и губы кусает.

Старец велел Варе фамилии записать. Говорит:

– Ладно!

Потом поглядел и продолжает:

– Плата платой, а и калошки плохие! Берите, коли нет!

Открыла Варя ящик, он дал несколько бумажек. Розовая и говорит:

– Так мы благодарны!

И слезы на глазах.

– Только, – говорит, – не пишете мою фамилию… Дворянка ведь я… кто-нибудь из своих… была…

Старец усмехнулся. А черненькая резко так говорит и будто сердито:

– А я… а меня пишите… Я идти не хотела. А теперь – пишите! И если можно, отцу помогите… выселяют из деревни. Теперь, в войну… И так разорен… У нас большая семья, девять человек детей. Я самая старшая… Помочь ничем отцу не могу. Уроков нет… Ну, чтобы не выселяли.

А сама все губы кусает (чтобы не расплакаться).

Старец велел Варе записать. А когда они стали уходить, говорит розовой:

– Ну ты, барышня! Деньгами, коли надо, помогу, а больше ничем… Нестоящая!

А черненькой сказал:

– Пущай напишет полный список всех, что выселяют. А главное, чтобы нынче к вечеру. А если тебе самой неудобно ко мне идти – напиши… Варя все расскажет.

Когда они ушли, он пробормотал сердито:

– Эта розовая мною брезгает, а кланяется. Мне что… Жалко вот – молодая, а протухла! А та вот с толком, голова на месте…

Потом я узнала, что выселение было отменено.

– И вообще, – сказал он Маме, – это дураки выдумали и трусы теперь евреев гонять[251]. Мало, что ли, врагов!

Еще их дома разорять будем! Выселение приостановить надо!

Всегда поражаюсь старцу, как далеко он видит.

* * *

Папа, побывав в армии, получил хорошее впечатление. Вот что он рассказывает:

– Если бы я мог доверять своим генералам так, как доверяю своим солдатам, то мог бы сказать: «Война – до полного поражения Германии!»

Папа полагает, что затруднения со снарядами – дело рук наших врагов.

– Верхам нужно мое поражение… Или это погоня за деньгами?..

Мама же уверена, что если это исходит от великих князей, то тут тенденция подорвать авторитет Папы.

Папа ставит вопрос:

– Кому и для чего это нужно?

На этот вопрос отвечает старец:

– Это нужно великому князю Николаю Николаевичу. Он, командуя армией, готовит ее себе. Дело ведь простое: Россия проигрывает войну, потому – царь плохой! Нужно царя, которого бы и армия и народ почитали. И таким царем будет великий князь Николай Николаевич. Его все знают и почитают… Вот!..

* * *

Папа жалуется:

– Такого позора не переживал никто и никогда. Что берут взятки, дают взятки – это знает весь мир, но чтобы этим скверным душком понесло от верхушки – ужасно!.. Теперь всё валят на Сухомлинова: «Он старый плут, у него молодая жена…» Все это я знаю, – говорит Папа, – но он не вор и не предатель.

А старец возражает:

– Чего Папа гневается? Не знает разве, что его родичи – хапуны над хапунами?.. Тоже и бабы им нужны! И две нитки топазов для Кшесинской – двести пятьдесят тысяч рублей. А это с каких сумм? Этого не вытанцуешь! Хоть она и ловко ногами перебирает, а все же многовато!.. Да, говорят, имение под Ярославом – за него триста тысяч отдал!.. Вот она, война-то!.. Вот оно куда хотят всех закопать!.. И закопают, закопают, если вовремя не остановиться!..

* * *

Старец был очень возбужден.

– Дождетесь, дождетесь, – говорил он Папе и Маме, – что вам пришлет революцию не народ, а в. кн. Николай Николаевич. Он теперь верховный. Что это значит? Кто может взять тут верх? Где правит – император? А к нему, к верховному, скачут с докладами, он их подписывает. И придет час – он напишет: «Долой царя!» И это будет похуже того, что кричат болтуны с красными флагами. Вот!.. Имею сведения, его Настенька говорит, что на нем видела корону… Вот!

При последних словах старца у Мамы началась мелкая дрожь, а Папа потемнел лицом. Очевидно (я это уже давно заметила), ему тяжело слушать нападки на в. кн. Николая Николаевича. Он тихо заметил:

– Ему я привык верить как честному офицеру.

Мама сказала:

– Но мы же знаем честолюбие черногорок! Ведь там не одна Анастасия, но и еще более коварная Милица. А разве мы не знаем, что Николаю Николаевичу должен наследовать Роман[252]?

И при этих словах с Мамой сделался припадок, более часу успокаивал ее старец, а уходя, сказал:

– Спи спокойно. С корнем измену вырвем!

Думаю, что этот вопрос должен скоро разрешиться.

* * *

Старец говорит:

– Я так решаю, что Папе взять на себя всю военную команду… Ехать ему в армию… А Маме тут быть. К ней нужных людей поставить и, ежели будет нужно, кончать эту войну. Это так будет легче. И народ войны не хочет. Коли что – можно так повернуть, что народ за мир будет царя благодарить: наше, мол, сиротство и нищету пожалел; сам, мол, поближе стал и увидел, что пора народ свой православный пожалеть… Такую можно музыку подвести… А народ – шарманка. Какую песню заведешь, ту и поет. Не сумеет вовремя на свой лад поставить – хуже будет. Бунтари свою музыку заведут. Тогда держись!

Он прав. Он видит, чего нам не дано видеть. Один он может спасти трон.

* * *

Как они смели! Как они смели!

В газете «Биржевые ведомости» святого старца облили грязью. Он и вор, и развратник, и мошенник. Он пьяница. Его надо гнать отовсюду. Он – это нечто ужасное. И в заключение – совершенно неожиданный вывод: этого вора, развратника и пьяницу принимают всюду. Вверху (читай – во дворце) к нему прислушиваются министры, церковь, святейший Синод – он правит всеми.

Автор ставит вопрос – как же так, почему всей Россией, где столько патриотов, столько ученых, почему среди них затесался грязный мужик и стал ими править?

На этот вопрос автор-калеветник не дает ответа. Да и что он может ответить? Он просто кричит: «Караул! Россия в опасности! Россию хочет съесть пьяный мужик! Гоните мужика!»

Эта статья не только грязный пасквиль, но и глупый выпад против старца, Папы и Мамы.

Этой статьей новый министр внутренних дел князь Щербатов(тем, что разрешил ее печатать) хотел подслужиться к левым и, главное, – к московским либералам.

Мама возмущена, старец же говорит:

– Князь