Очнулся штабс-капитан оттого, что над ним стоял старик Еропкин.

– Ваше благородие, пора, – одышливо произнес он.

– Ты видишь – сыпняк… Тиф.

– Я это знал еще вчера, – сказал Еропкин. – Мы все тут останемся, ваше благородие, такая судьба нам выпала. Тиф мы не одолеем. – Старик переступил с ноги на ногу; стеклистый визг снега, раздавшийся у него под подошвами, резанул Павлова по ушам. Он вяло, будто это и не с ним происходило, ответил, что у него что-то происходит со слухом: то он все слышит хорошо, отчетливо, даже резко, то все вдруг погружается в некую плотную вату, и обволакивает эта вата, обволакивает… Старик вздохнул, забираясь в возок. – Поехали, ваше благородие. Покуда живы – жить надо и сохранять наших близких надо. Варюшу вон… Прапорщика.

Павлов ощутил, как у него подпрыгнул кадык, потом с хлюпающим звуком сполз вниз. Во рту было солоно – то ли кровь натекла, то ли пот попал, то ли слезы…

Недалеко от порогов – по карте до них от места ночевки было километра полтора, а на деле оказались все четыре – Каппель сошел с коня, глянул назад, на растянувшуюся колонну, подпирающую переднюю шеренгу «ходоков», – «ходоки» прокладывали дорогу, рубили лед, вгрызались в снег, генерал, исхудавший, ставший совсем невесомым, как мальчишка, и сам часто вставал в их ряды, также торил дорогу, – удрученно, качнул головой:

– Хвост какой выстроился… И повозки. А вдруг мы не пройдем пороги и придется искать обходной путь? А, Василий Осипович?

– Может, послать в обоз посыльного, придержать малость подводы? Хотя бы задние ряды?

– Задними рядами мы не обойдемся. Останавливать надо весь обоз. – Каппель отогнул край башлыка. – А с другой стороны, это делать уже поздно – обоз весь здесь. – Он освободил ухо, прислушался к шуму, приносящемуся от порогов. – Течение здесь, похоже, никогда не замерзает. Надо послать разведку.

Каппель посмотрел в серый пар, поднимающийся над рекой, – хоть и рядом находилась каменная гряда порогов, и Кан дымил совсем рядом, а достичь порогов они никак не могли, те словно уходили от людей, заколдованные были.

– А в обоз, Василий Осипович, не надо никаких посыльных гонять. Они всполошат людей, а нам это совсем ни к чему, – сказал Каппель, поправив на голове башлык.

– Слушаюсь никого не посылать в обоз! – привычно, по-уставному, ответил Вырыпаев.

– А вот разведчиков – побыстрее вперед. – Генерал отдал повод Насморкову. – Я тоже пойду с ними.

– Владимир Оскарович, поберегите себя! – взмолился Вырыпаев.

– Я должен пойти с разведчиками, – упрямо проговорил Каппель. – Это обязательно.

Заиндевелая бородка придавала генералу вид святого старца, молящегося под открытым небом, пред иконами, развешанными на березах.

Когда он начинал упрямиться, переубедить его было невозможно. Одет Каппель был в шубу, покрытую солдатским сукном, которую ему справили интенданты еще в Кургане, эта шуба ему нравилась, она роднила его с солдатами – такие шубы имелись не только у офицеров, но и у солдат, а вот на ногах у генерала было нечто форсистое, модное – бурочные сапоги, которые тогда попросту звали бурками.

Бурки – это сапоги из плотной валяной ткани, схожей с фетром, расшитые полосками кожи, укрепляющими швы, – обувь городская, годится больше для походов в мороз в гости, но никак не для тайги.

– Я пойду с вами, Владимир Оскарович, – заикнулся было Вырыпаев, энергично потопал по земле толстыми сибирскими катанками, как тут называли валенки, скатанные до такой толщины и прочности, что они не гнулись.

– Ни в коем разе, Василий Осипович, – генерал протестующе приподнял руки, придавил ладонями воздух, словно прижал Вырыпаева к снегу, – вы останетесь с колонной. Для оперативного управления.

– Помилуйте, Владимир Оскарович, здесь же генерал-лейтенант Войцеховский есть… Есть генерал-майор Имшенский… Они остаются с колонной.

– Вы тоже должны остаться.

Перечить Каппелю было бесполезно.

На разведку к порогам пошли пятнадцать человек, в том числе и Каппель, вытянулись цепочкой, держа на изготовку винтовки – вдруг к порогам по каменным вершинам-кулуарам ссыпятся красные партизаны?

Чем ближе они подходили к порогам, тем сильнее грохотала река, выплевывала в морозный воздух тонны воды, разбивала на мелкие брызги, те околевали прямо на ходу, превращались в ледяной горох, иногда на черные, покрытые седой коркой камни шлепались целые льдины, спекшиеся в воздухе, разбивались в брызги, а вверх вновь с ревом взметывалась вода.

Стужа воевала с рекой: пыталась придавить ее, и так пробовала взять верх, и этак, и силой, и измором, и хитростью, и еще чем-то, человеку неведомым, новее попытки были тщетными, ничего не получалось. Пороги, способные загнать взрослого мужика в оторопь, а то и вообще в припадке свалить с ног, так и остались страшным явлением, напоминающим человеку о конце света.

Из черной пенящейся воды наверх выметывались искры, длинные огненные стрелы с грохотом всаживались в камни, в ушах что-то лопалось, в камнях тоже что-то лопалось, от ударов испуганно вздрагивали обледенелые, все в осклизе скалы, замирали, зажав в себе дыхание, из страшенной глуби вновь выметывались огненные стрелы, всаживались в твердь, в воздух взлетала огромная, в несколько тонн весом охапка воды – не охапка, а целый стог, скирда, разваливалась на несколько частей и со стоном, с вязким орудийным грохотом, будто била целая батарея, рушилась вниз. Каппель зачарованно смотрел на пороги.

– Ну и силища! Апокалипсис! – прокричал он на ухо бородатому плечистому казаку, стоявшему рядом, и голоса своего не услышал. И казак того, что молвил генерал, тоже не услышал, виновато развел руки – извините, мол…

Под этими порогами, наверное, столько народа нашло свое успокоение – не сосчитать, недаром земля тут кренится то в одну сторону, то в другую, дышит задавленно, стонет, на высоких скалах над порогами ничего не растет, видны лишь разведенные вкривь-вкось мертвые стволы, и больше ничего – ни елка не порадует глаз своей пушистой зеленью, ни сосна, обладающая, как известно, целебными свойствами, – ничего нет, только скрюченные, обугленные, как после пожара, деревяшки. Каждое такое сухое дерево, похоже, крест, памятник в честь успокоившейся здесь, погубленной Каном души… И сколько крестов еще будет!

В лицо генералу ударило моросью, с усов и бородки поспешно стаяла снежная бель, в то же мгновение кто-то натянул кожу на скулах, сделал это резко, словно собирался содрать ее с костяшек. Это была уже работа мороза, стужа склеила морось и причинила генералу боль, Каппель улыбнулся – он умел терпеть боль.

Пороги обошли правой стороной, узкой, опасной, сплошь в ломе, в нагромождениях камней и льда, с влажными проталинами, странно выглядевшими в морозном кипении, в нескольких местах землю даже попробовали прощупать штыком винтовки, и штык не упирался в твердь, входил в землю, как в масло… Колдовство какое-то, в это даже поверить было трудно.

– Здесь, по этому краю, обоз не пройдет, ваше высокопревосходительство, – приблизился к Каппелю казак, шевельнул плечищами, сбивая с них наледь. – Слишком узко.

– А если кое-где подровнять дорогу?

– На это уйдет