– Попадался, – спокойно, очень тихо ответил Ильин.

– Где он?

– В обозе. Где-то в самых дальних рядах.

– Что с ним?

– Сыпной тиф.

– Ка-ак? У доктора – сыпняк?

– Не знаю. То ли сам заболел, то ли кого-то лечит… Сейчас все перемешалось, не поймешь.

У штабс-капитана даже руки задрожали, он стиснул пальцы, сунул в карман шинели. Сыпной тиф следовал с колонной Каппеля на восток, был таким же полноправным участником Великого ледового похода – а этот поход историки назовут именно так, – как и мороз, и голод, и ежедневные стычки с партизанами. Последние два дня шли по торосам – много попадалось вздыбленных, поставленных на попа пластов льда, к этим пластам примерзали новые куски, получались марсианские нагромождения. Кольчуга у реки была рваной, трудной, проходить такие нагромождения было тяжело, почти невозможно, надо было обходить их по берегу либо прорубаться сквозь завалы, карабкаться на скалы… Но если на скалы может вскарабкаться человек – даже ослабленный, выдохшийся, то как туда поднять сани с лошадью либо, того хуже – телегу? А в обозе Каппеля до сих пор шли и телеги – десятков шесть, семь, их так и не смогли поставить на полозья… Людей добивали холод, голод, болезни, усталость.

– И тут сыпняк! Хоть бы доктора он не трогал. – Штабс-капитан присел к костру, так вкусно пахнущему жареным хлебом, протянул к огню руки. В усталом замутненном мозгу как-то не укладывалось, что врач, призванный лечить людей, сам может заболеть.

– Шел, шел рядом с генералом и упал, – сказал Ильин, – на моих глазах это произошло. К нему подскочили, подняли – без сознания.

– Дремов умер, – запоздало сообщил новость штабс-капитан.

– Мне уже сказали.

Штабс-капитан поднялся с корточек и, шатаясь, двинулся назад, к возку, в котором лежала Варя.

– Александр Александрович, – услышал он за спиной голос Ильина, остановился, недоуменно повернул голову. Ильин выдернул из костра прут с хлебом, стянул с него несколько квадратных, вкусно пахнущих кусков, протянул их Павлову: – Возьмите для Варвары Петровны. Ей это должно понравиться.

– Варвара Петровна очень неважно себя чувствует, – сухо произнес штабс-капитан.

– Как?

– Заболела сегодня. И дай бог, чтобы это было обычное недомогание, простуда, а не тиф.

Прапорщик побледнел.

– Дай бог… Хлеб все-таки возьмите, – он вновь протянул Павлову помягчевшие от жара, обуглившиеся на углях куски, – все, что могу…

– Спасибо, Саша, – благодарным шепотом произнес штабс-капитан, – только, право, не обделяйте себя.

– Скоро будем в селе, что за порогами, там еды, говорят, много.

– Говорят, Саша, что кур доят, а коровы яйца несут. До села еще надо дойти. А за хлеб – спасибо.

Ильин понимающе улыбнулся в ответ.

Когда штабс-капитан вернулся к возку, Варя все еще находилась без сознания. Нахохлившийся, сложившийся тощим кулем дед Еропкин сидел рядом, перетирал пальцами солому и сбрасывал ее в мешок, сверху посыпал отрубями – готовил корм для лошади. Хорошо, отруби у него еще оставались, с полкуля, но этого надолго не хватит. Одна надежда – деревня, расположенная за порогами.

Штабс-капитан навис над Варей, приблизил свое лицо к ее лицу. Замер, стараясь уловить ее дыхание, ощутить тепло, исходящее от лица жены, но лицо было холодным – никакого тепла. Павлов всхлипнул неверяще и помотал головой.

– Она без сознания, ваше благородие, – подал голос Еропкин, – и хорошо, что без сознания, это означает – организм Варвары Петровны оберегает себя. Главное сейчас – не заморозить ее, – старик навесил обрадованному коню на морду мешок, тот громко захрустел соломой, – холодюка выдался вон какой…

Воздух загустел уже так, что было трудно открывать рот, холод поселился не только под одеждой людей, он поселился внутри, в костях, в жилах, в мышцах, от него стискивало виски и клонило в сон.

А старик Еропкин, проворный, цепкий, уже успел сбегать к соседнему костру, теперь нес оттуда две кружки с кипятком, одну себе, другую штабс-капитану.

– Пожалуйте… У меня и сахарок есть.

– Сахар у меня тоже есть, – проговорил Павлов глухо, как-то потерянно, болезнь жены вышелушила из него что-то важное, он перестал быть самим собой. – Что там с Дремовым? – неожиданно вскинулся он. – Дремова надо похоронить по-христиански.

– Сейчас попью чаю, схожу к Митяю Алямкину, узнаю, что к чему да почем. Дремова мы похороним так, как надо, не беспокойтесь, ваше благородие… Дремов – наш человек. Одно плохо – могилу нормальную сейчас не выдолбишь.

– А в мелкой могиле оставлять нельзя – звери разроют и попортят тело.

– И в мелкой могиле оставлять нельзя, – согласился старик Еропкин, звучно отхлебнул от кружки кипятка, лицо его сделалось морщинистым, дряхлым, он вытянул голову, прислушался к далекому грохоту, донесшемуся до них, неодобрительно покачал головой: – Надо же! Мороз вон какой, птицу на лету сшибает, а с рекой совладать не может – пороги все громыхают и громыхают. У нас на Волге такого нету.

При упоминании о Волге лицо у старика подобрело, расплылось в мелких расстроенных морщинах, он мотнул головой, словно хотел отогнать от себя мысли, способные расслабить, зашлепал слезно задрожавшими губами и, чтобы совладать с собою, притиснул ко рту край кружки.

Штабс-капитан вновь склонился над Варей, позвал едва слышно – в воздухе шевельнулся воздух, больше ничего не раздалось:

– Варя!

Хоть и невесом, неслышен был звук, а на этот раз Варя услышала мужа, выплыла из забытья.

– Не пойму, то ли я сознание потеряла, то ли это был сон… – прошептала она.

– Лучше, если бы это был сон, – пробормотал Павлов, поплотнее укутывая Варю меховой полостью, потом аккуратно, стараясь не помять, извлек из кармана несколько квадратиков хлеба, уже остывших. – Это тебе Саша Ильин прислал. Шашлык по-кански…

Варя взяла хлеб, улыбнулась слабо:

– Славный мальчик.

Ночью на лагерь навалились красные партизаны под предводительством Щетинкина. Говорят, на этот раз он лично принимал участие в операции, пробовал даже совершить прорыв к генеральской палатке, разбитой среди торосов – очень ему хотелось познакомиться с самим Каппелем. Завязалась драка.

Выстрелы бухали так громко, что от промороженных скал даже откалывались камни и ядрами летели вниз, на людей, а по пологим кулуарам съехали два потока курумника, накрыли несколько возков вместе с живыми душами.

Бой длился минут сорок, и партизаны, оставив валяться на льду несколько убитых товарищей, стремительно исчезли – будто духи, какие: только что они были, яростно бросались на каппелевцев, беспорядочно палили из берданок и трехлинеек, несколько человек ловко орудовали ножами – и вдруг исчезли. Словно в отвесных скалах, в кулуарах, коридорах, забитых курумником, в которых любой зверь ломает себе ноги, даже мягколапый задастый медведь, у них были проложены свои тропы.

Основной удар Щетинкина пришелся на сильно поредевший батальон Павлова.

В ночном бою этом были тяжело ранены Митяй Алямкин и прапорщик Ильин – на них из темноты свалились похожие на медведей партизаны с ножами, сцепились в схватке, – и у одного, и у другого оказались глубокие ранения в живот.

Утро высветилось жидкое, серое, робкое, задавленное стужей, из небесных прорех сыпал сухой противный снег, мелкий, как пыль, лагерь зашевелился побито, заохал, застонал –