и должно преследовать государство. Кавур действовал именно в этом направлении, планируя и осуществляя широкомасштабные общественные работы по созданию инфраструктуры: были построены канал, получивший его имя и позволивший провести ирригацию сельских районов Новары и Верчелли, туннель у Фрежюса, железные дороги. В этом же плане следует рассматривать и создание крупной централизованной государственной кредитной системы — Банка национале[356] — этого зародыша будущего Банка д’Италия[357].

Плоды этой экономической политики проявились очень скоро. В начале 1859 г. только в Пьемонте было проложено 850 км государственных и частных железных дорог по сравнению с 986 км во всей остальной Италии, тогда как внешняя торговля Сардинского королевства значительно превосходила аналогичные показатели соседнего процветающего Ломбардо-Венецианского королевства. Таким образом, в Италии, где темпы экономического развития после периода подъема в 1830–1846 гг. замедлились, Пьемонт был единственным государством, которому удавалось каким-то образом гнаться за стремительно развивавшейся капиталистической экономикой Европы.

Но экономическую свободу невозможно было представить без свободы политической, свободу буржуа — без свободы гражданина. Кавур прекрасно понимал это и потому твердо двигался по пути придания государству светского характера, продолжая дело, начатое еще д’Адзельо. Так, в 1855 г. ради принятия закона, предусматривавшего упразднение значительного количества монастырей, премьер-министр без колебаний пошел на тяжелый правительственный кризис (так называемый «кризис Калабьяна»). Он не уступил и королю, который обещал папе Пию IX, что этот закон не пройдет. При Кавуре Пьемонт был единственным среди итальянских государств, где не только политическая и парламентская жизнь проходила по нормам конституционной монархии и согласно Альбертинскому статуту, но и единственным государством, в котором действительно существовала свобода печати, ассоциаций и образования. Это привело к тому, что Сардинское королевство превратилось в центр притяжения для многих итальянских политических эмигрантов, которые, приезжая жить в Турин, назначались на ответственные посты в сферах образования и управления. Количество этих людей очень скоро достигло нескольких десятков тысяч, что поставило вопрос об их совместном проживании с населением Пьемонта. Среди них были такие известные и авторитетные люди, как Луиджи Карло Фарини из Романьи; уроженец Ломбардии Чезаре Корренти; Манфредо Фанти из Модены, ставший впоследствии генералом пьемонтской армии; крупный экономист, инициатор публикации многотомной «Библиотеки экономиста», познакомившей Италию с классиками современной политической экономии, сицилиец Франческо Феррара; неаполитанский философ гегельянской школы Бертрандо Спавента и Франческо Де Санктис, тоже неаполитанец, выдающийся итальянский критик и историк литературы XIX в. Будучи выходцами из различных областей Италии, поселившиеся в Пьемонте политические эмигранты объединялись также в зависимости от политических воззрений. Одним — как, например, Мамиани, Бонги, Бьянки — были ближе пьемонтские умеренные и сторонники Кавура, другие (речь идет о довольно многочисленной группе эмигрантов в Генуе, в которой выделялись Розолино Пило, Агостино Бертани и сам Карло Пизакане) все еще оставались приверженцами Мадзини. Как уже отмечалось, после неудачи при Сапри в рядах эмиграции стала наблюдаться переориентация на позиции Кавура. Так, под влиянием Ла Фарины и Даниэле Манина возникло Национальное общество, которое ставило целью объединить вокруг себя под знаменем монархии всех патриотов Италии. К этой организации примкнул и Джузеппе Гарибальди. Мадзини оказался в полной изоляции. Как будет показано далее, сначала негласно разрешенное, а затем поддержанное публично и официально, Национальное общество стало основным орудием внешней и внутренней политики Кавура.

Дипломатия Кавура и вторая война за независимость

Очень распространено мнение о Кавуре как о дипломате и терпеливом «ткаче», создавшем широкое полотно объединения Италии. Однако было бы ошибочным полагать, что с самого начала этот пьемонтский государственный деятель четко представлял себе ту великую цель объединения страны, которой он впоследствии достиг, и что вся его дипломатическая деятельность была целиком и полностью направлена на реализацию этой задачи. В действительности же долгое время Кавур считал, что объединение Италии под главенством Савойской династии практически неосуществимо, и его искусство состояло не столько в выдержке, способности выждать удобный момент, когда обстановка созреет и наступит решающий день, сколько в опыте того, кто умеет извлекать максимальный результат из возникающих время от времени обстоятельств. Кавур мог так действовать, поскольку был глубоко убежден в том, что для решения «итальянского вопроса» политику требуется гибкость и поистине европейский размах.

С этой точки зрения обстановка в 1850-х годов представлялась значительно более благоприятной, чем та, которая сложилась в июльские дни. Приход бонапартизма — и Кавур одним из первых понял это — вовсе не означал, несмотря на свой лозунг «империя — это мир», возвращения Франции к изоляционистской внешней политике или, еще хуже, к политике легитимизма. Учитывая, что Англия продолжала проводить на европейском континенте собственную динамичную и прогрессивную политику, пьемонтская дипломатия получила новый шанс на успех в результате ухудшения австро-русских отношений после событий 1848 г. вплоть до полного разрыва в связи с возникновением «восточного вопроса» и началом Крымской войны (1853–1856). Эта война, как известно, стала событием, позволившим Пьемонту, который направил свой экспедиционный корпус сражаться вместе в французскими и английскими войсками под Севастополь, войти в круг великих держав, в большую европейскую политику и участвовать в Парижском конгрессе 1856 г. В действительности же не столько Кавур, сколько Виктор Эммануил II оказывал давление в пользу вмешательства, но именно первому, без сомнения, принадлежит заслуга в том, что он сумел извлечь из участия Пьемонта в войне значительную политическую выгоду. Парижский конгресс, в котором Кавур принял участие в качестве представителя Сардинского королевства, не дал Пьемонту столь желанных территориальных приобретений (предполагалась аннексия герцогств Модена и Парма). Дискуссия по «итальянскому вопросу», на чем настаивал премьер-министр, имела место лишь на последнем заседании и свелась к обвинительной речи английского делегата, лорда Кларендона, по поводу притеснений, которые испытывали подданные Папской области и Неаполитанского королевства. На заседании не было принято никакого согласованного документа. Вместе с тем если на Парижском конгрессе по «итальянскому вопросу» не удалось добиться многого, то лихорадочная дипломатическая деятельность Кавура, направленная, в частности, на укрепление и без того неплохих личных отношений между ним и французским императором Наполеоном III, очень быстро дала видимые плоды. Более того, именно на том основании, что Парижский конгресс не принес практических результатов, Кавур утвердился в своем убеждении, что «итальянский вопрос» не может быть решен дипломатическим путем и что для этого нужно со всем мужеством рассматривать вероятность возобновления вооруженной борьбы против Австрии. «Только пушка, — писал Кавур Эммануэле д’Адзельо, — может побудить нас к действию».

Но