Несмотря на поражение, он был уверен, что обстановка в Италии по-прежнему оставалась взрывоопасной и что близок подъем революционного движения, — иллюзия, которую питало большинство итальянских демократов. Эти люди полагали, что для предотвращения провала 1848 г. необходимо лишь, чтобы восстание различных угнетенных народов Европы — итальянцев, венгров, поляков — было всеобщим и скоординированным; словом, в противовес Священному союзу монархов необходимо создать Священный союз народов. С этой целью в Лондоне в июле 1850 г. Мадзини основал Центральный комитет европейской демократии, членами которого стали наряду с другими Арнольд Руге[351] от Германии и Альберт Дараш от Польши. Францию представлял Александр Огюст Ледрю-Роллен[352], которого Мадзини, к удивлению многих, предпочел Луи Блану[353]. В глазах генуэзского революционера Л. Блан являлся живым воплощением тех социалистических «систем», которые, по его мнению, привносили элемент раскола и мелочности в сферу национальной демократии, подрывали ее энергию и уменьшали ударную силу. Дело народа, дело освобождения угнетенных наций не терпело разногласий и раздоров. Поэтому взор генуэзского трибуна был устремлен не на Францию, а скорее на Венгрию, Польшу, Германию и, естественно, на Италию.

Однако не могла ли подобная политика лишить революционное движение тех народных сил, которые были бы способны обеспечить ему успех и для которых имел значение прежде всего не интересовавший Мадзини вопрос о «праве на труд»? Наконец, правомерно ли было решать социальные проблемы посредством решения проблем национальных, как это предполагал Мадзини? Тем, кто ставил перед собой такие вопросы, оказалось весьма полезным ознакомление с брошюрой Джузеппе Феррари «Республиканская федерация» (Federazione republicana), автор которой — уроженец Милана, бывший профессор Университета Страсбурга, — стал широко известен благодаря яростным выпадам против иезуитов и участию в ломбардском восстании 1848 г., не говоря уже о его остром, подчас своеобразном и парадоксальном интеллекте. В памфлете утверждалось, что революция в отдельных государствах, в отличие от того, как это произошло в 1848 г., должна предшествовать борьбе за независимость и что эта революция должна носить ярко выраженный социальный, более того, социалистический характер вплоть до безотлагательного провозглашения аграрного законодательства. Образцом служила революция, полыхавшая с января по июнь в 1848 г. в Париже. Из этого города должен был прийти и сигнал к восстанию. Феррари отвергал концепцию итальянской революции, выдвигавшуюся Мадзини, как провинциальную и утопическую.

Попытка создать на этой программной основе собственную фракцию в итальянском демократическом движении в противовес группировке сторонников Мадзини не увенчалась успехом: по той или иной причине идеи Феррари вызывали непонимание и недоверие. Одни, подобно его другу и земляку Карло Каттанео, которого в 1848 г. поддерживала значительная часть Временного правительства Милана, отвергали идею Феррари, придерживаясь буржуазных взглядов на развитие итальянского общества и его социалистическую направленность. Другие, как например, Карло Пизакане, в прошлом блестящий неаполитанский офицер, отличившийся при защите Римской республики, критиковали теорию, согласно которой революция во Франции играла бы главенствующую роль, поскольку это обрекало итальянских революционеров на выжидательную позицию. Что же касается социализма, то Пизакане не только был согласен с Феррари, но даже шел дальше: как раз в силу того, что Италия являлась более отсталой страной по сравнению с Францией и «крестьянский вопрос» здесь по-прежнему рассматривался в тесной взаимосвязи со «старым порядком», Италии было бы легче перескочить буржуазную фазу революции. Именно поэтому революция на Апеннинском полуострове должна была бы иметь четко выраженный национальный характер и автономное развитие. Таким образом, с одной стороны, при анализе движущих сил революции Пизакане чувствовал себя духовно близким Феррари, а с другой — убежденность в необходимости вести более активную работу внутри самого итальянского общества направляла его и в конечном счете привела к Дж. Мадзини.

В свою очередь, несмотря на «формализм» своей программы, Мадзини оставался единственным из итальянских демократов, кто имел последователей как среди эмигрантов, так и в самой Италии. Это объяснялось его личным обаянием, способностями тактика и политика и, наконец, огромным уважением, которым он пользовался благодаря сыгранной им роли в дни славной Римской республики. В 1850–1853 гг. Мадзини удалось восстановить прерванные в 1849 г. связи, создать значительную организационную сеть в Папской области, Тоскане и Лигурии, где он был связан с первыми рабочими обществами взаимопомощи, а также в Ломбардии. В частности, в Милане сторонникам Мадзини удалось наладить контакты с братствами рабочих и кустарей, с простыми горожанами. Лишь на Юге и на Сицилии организация Мадзини была представлена слабо. В феврале 1853 г., несмотря на то что конспиративная сеть в Лигурии незадолго до того сильно пострадала от полиции, он еще раз призвал к восстанию, которое планировалось начать 6 февраля в Милане и к которому должны были присоединиться другие города и области Италии. В случае победы революция должна была оказать давление на Турин, с тем чтобы побудить его вновь начать войну за независимость. В действительности же в назначенный день на улицы вышли только группы миланских простолюдинов (так называемых barraba), чьи попытки поднять восстание были легко пресечены.

И снова, несмотря на предательства и жесточайшую критику, Мадзини не сдался. Укрывшись в родной Генуе, где прожил три года в подполье, он создал новую политическую организацию — Партию действия, которой, как видно из ее названия, отводилась роль авангарда, организации, состоящей из профессиональных революционеров, умеющих воевать малыми группами. Таким образом, будучи оторванным от масс, Мадзини вновь сделал ставку на революционную элиту, которая своим примером и борьбой повела бы за собой народ. На такой основе и развивалось в тот период сотрудничество между Мадзини и Пизакане.

Последний, как уже сказано, придерживался иной, значительно более передовой, чем Мадзини, концепции и историко-политических взглядов на итальянскую революцию, но был с ним согласен относительно необходимости военных действий и постыдности выжидательной тактики. Было достаточно соединить политическую активность Мадзини с точным пониманием сути «итальянского вопроса», чтобы появилась точка опоры, необходимая для разрушения всего здания. Наиболее слабое звено в цепи оборонявшейся реакции в Италии находилось, как считал Мадзини, не в городах Севера, среди простого люда и буржуазии Милана, Генуи и Ливорно, а на Юге, в среде безземельных и жаждущих справедливости крестьян. Они и станут движущими силами итальянской революции. Таким образом, родилась идея, в дальнейшем близкая М.А. Бакунину, а после него — многим итальянским демократам: революция произойдет не путем завоевания обездоленного Юга буржуазным Севером, но, наоборот, благодаря революционному взрыву на Юге, волны от которого прокатятся затем по всей стране; словом, революция начнется «снизу» как географически, так и в социальном смысле. Результатом встречи Дж. Мадзини