Маленький, пустяковый случай разрешил этот вопрос. Случай этот заставил его действовать по собственному почину, без совета со стороны, заставил заговорить его подлинный внутренний голос – голос Теренция, и тот, кто начал действовать, был не Нерон.

А случилось вот что. Прохожие по-прежнему почтительно, с легким трепетом взирали на гигантский барельеф, изображавший императора на летучей мыши. Однажды несколько молодых людей стали громко острить насчет монумента. Никем не останавливаемая, поощряемая сочувственным молчанием окружающих и удовлетворением, написанным на лицах, молодежь все больше и больше смелела. Наконец, кто-то бросил камень в скульптуру, за первым камнем полетел второй, третий, множество. Камни эти не могли нанести барельефу большого вреда. Но вот кто-то, уже с ломом в руках, начал взбираться на скалу с барельефом. Человек взмахнул ломом, ударил по носу императора, отколол кусок носа. За первым смельчаком полезли другие, все больше и больше людей с яростью и сладострастием принялось разрушать монумент. Сделать много им не удалось: камень был крепкий, к тому же вскоре явились солдаты Требония и положили конец бесчинству.

Во многих городах еще раньше происходили демонстрации гораздо более серьезного свойства, и император никак не реагировал на них. Но, узнав об этой ребяческой выходке, он сразу потерял всякое самообладание. Он сник, заплакал, завыл, не стесняясь присутствием растерявшихся секретарей, камергеров, лакеев.

Наконец, все еще бурно всхлипывая, он отослал всех, лег, стал прислушиваться к своему внутреннему голосу. Голос говорил:

– Беги. Улепетывай. Вон из Эдессы. Уноси ноги. Удирай. Это последний знак. Беги. Улепетывай.

Голос говорил с ним тоном Гайи и ее словами, а он лежал, окаменев, и слушал, как Гайя неласково твердит ему:

– Беги. Улепетывай. Уноси ноги. Удирай.

Он долго лежал так, исполненный страха. Наконец с большим усилием приподнялся. Сел. Стал размышлять. Хлопнул в ладоши, позвал слуг, велел прислать Кнопса.

В ожидании Кнопса он ходил по комнате тяжелыми шагами, что-то бормоча про себя, глубоко погруженный в свои мысли, порой прислушиваясь, точно они уже пришли, его враги, чтобы схватить его. Наконец явился Кнопс. И тотчас же, без предисловий, без объяснений, Нерон предложил ему бежать, тайно, переодетыми, немедленно, этой же ночью, в Ктесифон, к Великому царю Артабану.

Кнопс слушал сбивчивые речи Нерона молча, внимательно; но у него перед глазами завертелась комната, весь мир. В глубине души он давно знал, что из любви к сыну упустил время и теперь, после вступления на престол Домициана, уже не сможет соскочить с бешено несущейся под гору колесницы Нерона. Но то, что Нерон, пребывающий всегда в блаженной уверенности сумасшедшего, сам признал, что всему конец, поразило его как громом.

Нерон между тем сыпал словами, полными страха, настаивал, предлагая бежать вместе.

– Бежим, – говорил он. – Давай улепетывать. Надо смываться. Надо удирать.

Кнопс слушал его вполуха, он презирал этого глупого человека. Бежать! Какая бессмыслица. До Артабана далеко, а как только Нерон покинет Эдессу, всюду немедленно вспыхнет открытый мятеж, и ему ни за что не добраться живым до юго-восточной границы. Здесь, в Эдессе, у него есть, по крайней мере, его сильная, надежная гвардия.

Мозг Кнопса, пока Нерон говорил, сам собой продолжал четко работать. Один из принципов, на которых Кнопс строил свое благополучие, состоял в убеждении, что из глупости ближнего можно всегда извлечь выгоду. Какую же выгоду он может извлечь из глупости Теренция? Его острый ум работал с полной ясностью. Вот уже план возник, вот уже выход найден.

Хорошо. Он согласится на предложение Теренция, он бежит с ним. Но не к Артабану. Не только потому, что далекий путь к парфянской границе лежит через мятежное Междуречье и полон опасностей. Пусть даже ему удастся добраться до Ктесифона, что ждет его там? Жалкое существование человека павшего, человека, которого терпят. Ибо большая часть его имущества находится на территории Рима и Месопотамии и недосягаема для беглеца, скрывающегося у парфян. Нет, уж лучше игра рискованная, но сулящая лучшие виды. Он не поведет Нерона через Тигр к Артабану, а переправит его гораздо более коротким путем через Евфрат к римлянам и выдаст римским властям. Тогда у него будет хоть какая-то надежда на помилование.

Все эти мысли бурей проносились в его голове, пока Нерон говорил. Глаза Нерона, когда он кончил говорить, с тревогой уставились на Кнопса. Нерон явно почувствовал облегчение, когда Кнопс, поколебавшись всего несколько секунд, сказал «да». Мало того, с быстротой и решительностью опытного человека Кнопс взял выполнение плана в спои руки. Он сейчас же заявил, что раздобудет широкий простой плащ с капюшоном, чтобы укутать императора с ног до головы, за четверть часа до полуночи зайдет за ним и устроит так, чтобы у юго-восточных ворот их дожидались надежные слуги.

При других обстоятельствах Нерон, обычно очень чуткий, пожалуй, и заметил бы, что, при всей решительности тона, голос Кнопса звучит принужденно и как-то сдавленно. Но в паническом страхе он не учуял того, что про себя задумал Кнопс. А может быть, он не хотел этого учуять, не хотел – поскольку Гайи на свете не было – потерять еще и этого самого давнего своего друга. Он цеплялся за него. Он поблагодарил его, обрадованный.

8

Теренций показывает свое нутро

Незадолго до полуночи Кнопс, как было условлено, зашел за Теренцием; укутанные в темные плащи, они направились к дальним юго-восточным воротам. На улицах было почти пусто, лишь изредка показывались патрули, и Нерон жался, прячась от них, к стенам домов.

Светила ущербная луна, дома были залиты неверным молочным светом, на пустынной площади, которую им пришлось пересечь, спали собаки; когда они приблизились, псы зашевелились, заворчали. Нерон почувствовал страх: ведь его светилом было солнце, не луна.

Гулкие шаги. Кто это там, в конце улицы? Разве в городе еще остались солдаты? Напрасно уговаривал