он разрешил свою грудную задачу. Но и он испытывал скорее замешательство, чем удовлетворение. Сквозь высокопарные слова императора ему слышалось, как Нерон мурлычет песенку о горшечнике, песенка заглушала красивые слова, и Нерон был уже не Нероном, а всего лишь Теренцием.

5

Действовать и не отчаиваться

Варрон не присутствовал на этом спектакле. Это было оскорбительно и, следовательно, неумно, но он не в силах был превозмочь своего отвращения к Кнопсу и Требонию. Когда-то он слишком сильно презирал обоих, чтобы ненавидеть. Теперь же в нем чувство собственной беспомощности перерастало в злобную враждебность к ним.

Он не мог сказать, что идея проскрипций была неудачной, но его отталкивала свойственная черни глупость, с какой ее осуществили. Варрон не был сентиментален, он отделял личные чувства от политики. Смешивать политику с личной местью – это, по его мнению, было в такой же мере дилетантством, как и безвкусицей. Расправа с такими людьми, как Гайя и лейтенант Луций, была, с его точки зрения, не столько даже преступлением, сколько просто идиотизмом.

Ему не следовало допускать, чтобы его собственные креатуры взяли над ним верх, этих людей необходимо было обезвредить. Сделать это не так-то просто. Требоний был скор на расправу и популярен, Кнопс был бессовестен, изобретателен, хитер. Варрон обзавелся агентами, чтобы собирать против Кнопса и Требония обличительный материал. В особых протоколах, составленных ими, на многочисленных примерах доказывалось, что Кнопс и Требоний злоупотребляли властью во имя личной мести и наживы. Варрон сам не лишен был присущего римлянам здорового корыстолюбия, он не знал жалости к эксплуатируемым и угнетенным и сам не задумываясь содрал в свое время семь шкур с целой провинции. Но методы Варрона, столь изящные и энергичные, делались грубыми, попадая в неуклюжие руки Кнопса и Требония. Варрон искренне, убежденно отвергал приемы Требония и Кнопса.

Чтобы подготовить падение Кнопса и Требония, требовались время и труд. Сложное и нелегкое дело управления поглощало много сил. Надо было измышлять все новые и новые средства для борьбы с растущим среди населения недовольством, надо было изыскивать все новые и новые денежные источники, так как неизбежное увеличение армии требовало средств. И Варрон работал, работал много, работал со страстью. Неутомимым, почти неистовым трудом он пытался отогнать от себя мрачное чувство безнадежности, нередко сжимавшее ему горло.

Когда не помогала работа, он спасался в своем последнем убежище. Марция, с тех пор как Клавдия Акте побывала в Эдессе, перестала бояться отца, не чуждалась его, как прежде, и это сближение продолжалось и после отъезда Акте. Марция допускала его, когда он приходил к ней, и иногда даже сама приходила к нему. Он проводил с ней долгие часы, она сидела, а он ходил по комнате из угла в угол, говоря о вещах, заботивших его. Он вслух размышлял о том, как это дерзко и глупо, когда один человек мнит себя способным изменить течение мировой истории. Разве действия человека, даже самого могущественного, не определяются на девять десятых обстоятельствами? Он сам волен в своих действиях ничуть не больше, чем его Нерон. План его так удался не благодаря его государственному уму, а благодаря «конъюнктуре», счастливому стечению обстоятельств, от него не зависящих. Где вообще кроются факторы, определяющие политический успех? В большинстве случаев – очень далеко, в сфере, которую не в состоянии познать тот, кто активно действует, кто неразрывно связан с ходом реальной политики. Каким же образом можно влиять на большие политические события? От чего зависит, например, будущее его затеи, судьба Нерона и его собственная? Ведь не от настроений же народов Междуречья и не от военных приготовлений Цейония! Так могут думать только близорукие люди, не видящие дальше своего носа. Наступит ли смерть Тита сегодня или через год, выйдет ли Артабан победителем из тяжелых боев, которые он ведет на восточных границах, или потерпит поражение – от этих обстоятельств зависит его судьба и участь его Нерона, а это вещи, ход которых вряд ли кто-нибудь может затормозить или ускорить, рассчитать и учесть. Он сделал все возможное, чтобы повернуть ход событий себе на пользу, и впредь сделает для этого, что будет в его силах. Но то, что он в состоянии бросить на чашу весов, ничтожно, и он был бы дураком, если бы думал, что это имеет значение.

Эти и подобные мысли высказывал он перед молчаливо сидевшей Марцией. Глаза ее следили за ним, как он шагал из угла в угол, но он не знал, слушает ли она его, а если слушает, то понимает ли. Однажды, когда он говорил ей что-то в этом роде, она сказала ему:

– Знаешь, с кем тебе надо поговорить об этом? С нашим Фронтоном. Он умен и хорошо разбирается в этих вещах.

– С Фронтоном? – переспросил Варрон растерянно.

– Да, с Фронтоном, – ответила Марция просто.

– Где же я его найду? – осторожно спросил Варрон.

– Нужно, конечно, – задумчиво ответила она, – обладать настоящими глазами, чтобы видеть его. Многие не узнают его, принимают его за Нерона. Если бы ты, дорогой отец, отдал меня в весталки, я бы его, наверное, всегда могла видеть.

Она сказала это, однако, улыбаясь, без горечи или укоризны. Потрясенный Варрон не нашелся что ответить и вскоре ушел.

Некоторое время он избегал бесед с Марцией. Но ему не хватало этих бесед, – пусть даже его слова оставались без ответа, – и он посещал Марцию так часто, как только мог. В ее присутствии ему легче было уговорить самого себя, внушить себе уверенность.

– Просто удивительно, – говорил он, например, – как много мы успели за такое короткое время. Мы создали сильную, боеспособную армию, мы даже из туземных войск, с помощью римской муштры, получили хороший людской материал, мы укрепили союз с Артабаном, превратив его в надежное тыловое прикрытие. Города выглядят по-новому, в них больше порядка, в управлении нет прежней расхлябанности, оно действительно неплохо организовано. Мы научили римлян и греков, живущих здесь, смотреть на людей Востока иными глазами, чем до сих пор, лучше обращаться с