Я где-то читала, наверное в дурацком женском журнале Светки, что при приближении страха смерти, когда все вокруг взрывается, полыхает и рушится, у людей активизируется инстинкт к размножению. Словно природа торопится передать гены хоть куда-то, хоть кому-то, кто, может быть, выживет.

Мой инстинкт к размножению дремал (видать, маловато сноровки), но Максима я не оттолкнула. Потому что целовала в ту минуту я не его и даже не Костю. Я целовала мою очеловечившуюся жизнь: сумасшедшие месяцы, которые я ненавидела и обожала. И боялась признаться в том, что не хотела приближаться к финалу.

Как я буду жить, что я буду делать, если исчезнет Алла? Она стала вторым моим хроническим заболеванием. Моим кашлем, который я не собиралась лечить, ведь только кашляя, знала, что живу, что дышу, что могу еще делать вдохи, пусть выдохи судорожны, я боялась излечиться, боялась стать как все.

Стать нормальной.

Как прожитые три месяца разрывали меня, так разрывали меня руки Макса. Несмотря на свою рану, он поднял меня вверх и впечатал в раздвижные ставни дверей, а я обвила его ногами вокруг торса, держась за плечи. Холодные пальцы вгрызались ногтями в мои бедра, пока его губы поглощали все, на что попадали, и теперь, когда по коже хлынул поток возбуждающей энергии, я испугалась.

Дрожь шла от спины вверх к шее, где Максим уже не целовал меня, а кусал с придыханием и рвущимся из него рычанием. Когда его руки скользнули по нижнему белью, я прислонилась ладонями к двери, попадая в панель. Красные лучи смешались с красной кровью Макса, что застыла разводами на коже.

Боги электроники или призванные Аллой боги, жаждавшие крови, – кто-то из них благоволил сегодня нам. Панель подсветилась, и мы с Максом рухнули на снег, когда двери в оранжерею распахнулись.

Запыхавшись, пробуя понять, где мы и что происходит, встали на ноги, хватаясь друг за друга.

Вовсе это была не моя рука, не мой отпечаток и не волшебная кровь, которая открыла дверь.

Все оказалось тривиальней. Дверь нам открыла та, что стояла внутри.

– Прекратите целоваться! – затащили меня теплые пальцы через порог. – Сейчас же!

Глава 25

И снег, и пепел, и цветы… у наших ног

– Бабуль? Что ты тут делаешь?! – не понимала я, как моя бабушка оказалась за дверью оранжереи Аллы.

– Это ты что делаешь, внучка?!

Мы с Максом смотрели на мою бабулю – образцовую пенсионерку с грядками и банками зимних закаток, – увешанную сейчас двумя ружьями через плечо и с нацеленным на нас пистолетом.

Она махнула дулом в сторону Макса:

– Пошел прочь! Отойди от нее! Сейчас же!

Макс поднял руки и сделал два шага в сторону, уводя от меня дуло.

– Вон там на полу стяжки, – командовала бабушка. – Возьми! Две штуки, и пусть Кира натянет на тебя их потуже!

– Мадам, – ответил Максим с легким элегантным поклоном, – две штуки я не натягиваю на себя лет с тринадцати! – снова исполнил он фирменную шуточку ниже плинтуса. – Я могу себя контролировать. Долго, – подмигнул он теперь мне.

– Макс помогает! Как ты сюда попала, ба? Как оказалась у Воронцовых в парнике?!

– Умная потому что. От кого, думаешь, у Алки мозги? Точно не от отца. От матери унаследовала, от моей второй дочери. По женской линии, Кирочка. По женской линии все мы… – попыталась она взглянуть на меня не как бабулец-терминатор, увешанный гранатами и ружьями, а как бабуся, что вот-вот начнет читать детскую сказку, – все мы не такие, как до́лжно.

– Как что? – не понимала я. – По какой еще женской линии?! Алла нам не родня! Она чужая!

Не хватало мне оказаться в кровном родстве с конгениальной отравительницей, истязающей меня, Костю и всех, к кому приближалась столько лет. Я уж молчу про Макса, который вот-вот окажется моим двоюродным братом!..

И что я напишу в мемуарах о том, что мы делали с ним возле двери?!

– Как же не родня? – все еще держала она на мушке Максима. – Алла внучка мне. Дочка моей дочки. Моей Владиславы. Влада давно из дома сбежала-то, сразу после школы, и не подпускала нас. Я видела новорожденную внучку только однажды…

– Ба, хватит! Это не смешно! У тебя запоздалый диагноз старческого слабоумия! Они не родные нам!

– Твоя мама и Влада – сестры. Две мои дочери-погодки.

Максим впервые смотрел без капли иронии и тем более пошлой шутки. Он, как и я, впервые осознавал, кто мы друг другу.

– Бабуль, убери от него дуло! – перегородила я линию огня. – Если Максим, – подавилась я, кашляя, – твой внук… ты не убьешь его.

– Я тебе не брат, – отрезал Макс. – То, что я фантазирую о тебе…

– Еще одна шуточка, и я тебе думалку прострелю! – прицелилась бабушка Максиму в пах.

– Ба, хватит! – загородила я его собой, выставив вперед руки.

Бабушка усмехнулась, и я впервые увидела в ней (чтоб вас… привет, семья!) Аллу.

Если я когда-нибудь стану психиатром, защищу кандидатскую и докторскую, а потом назову наши расстройства «синдромом Аллы». Быть Аллой – это быть такой, как моя бабушка сейчас: готовой убить, но не испытывающей угрызений совести, страха или капли сомнения.

Все разом мы обернулись на голос той самой, что даст название моему будущему синдрому. Если я выберусь из этой оранжереи. Если после этого для меня останется хоть немного будущего.

В оранжерею вошли Алла с Женей, и у меня сразу заложило уши, когда грянуло два выстрела.

На плитку пола брякнулся пистолет. Потом тело. И то и другое… Женино.

Он успел выхватить оружие из своей кобуры, но не успел выстрелить. Бабушка опередила его, прострелив сначала плечо, а потом кисть не совсем водителя.

– Забери его «макарыч», Кира! – велела она. – А вы двое, наденьте стяжки! – пальнула она возле туфель Аллы на огромных каблуках, что виднелись из-под пышных юбок.

Я подняла пистолет Жени, сжимая нагретую его рукой и кровью рукоять с таким же чувством, как если бы подобрала сбитого опоссума.

– Ты живой? – спросила я его.

Женя кряхтел от боли, но все-таки коротко кивнул.

– Миленько, – спокойно улыбнулась Алла, рассматривая оставленные Женей кровавые следы перевернутых смайликов, пока тот отползал к стене. – Кто вы такая?

– Птицына Мирослава Кирилловна. Так и зови меня. И твоя кровная бабуля, милая внученька.

– Наконец-то! Как красиво, боже, вот оно… это же оно! – молебенно соединила ладони Алла. – Вы не видите эту красоту?! – обернулась она на нас с Максимом, – вы помните уравнение? Боже, как прекрасно что-то не