Шрифт:
Закладка:
– Я смотрю, ты увлеклась ботаникой.
Женя должен был знать не понаслышке, на что способны эти красавицы в листьях. Эти и те, что носят алые платья.
– Пришлось погрузиться в науку, Женечка. И знаешь, – поднявшись от перил, я сорвала зубами лепесток олеандра и выдохнула ему в ухо, – мне понравилось.
После этого Женя сопровождал меня дистанционно. Держался рядом, но руки больше не предлагал, а возле чаши с пуншем прополоскал рот и почистил салфеткой ухо.
Банкетный зал утопал в зелени и античных ледяных статуях. Я сразу узнала богиню Гекату, царствующую над ядами, магией и ночными кошмарами. Лед статуй заранее выкрасили (нетрудно догадаться, что оттенок был выбран алым), и теперь застывшие богини роняли под ноги багровые слезы то ли оттого, что заперты в оцепеневшем плену, то ли оттого, что собравшиеся гости были заперты с ним.
Заперты внутри бала Аллы, где их могла убить любая мелочь: от случайного прикосновения к розарию до глотка розовой воды.
Бегая глазами по изысканной публике, по девушкам с веерами перьев и страусиными боа, я размышляла: какой нейролептик добавит Алла в их бокалы? Сколько еще уравнений смерти спрятано в ее тайнике? Чьи смерти она записала и запишет гусиным пером, обмакивая его в чернильные сердца, дырявя каждое чувство, на которое сама не была способна?
– М-м-м, вкусняшка! Могильное дерево, – ухватилась я за креманку с цветком с тугими белыми лепестками и желтой серединкой из маракуйи. – Женька, смотри, это плюмерия. Ее считают символом бессмертия. Настоящая, а не эта из мороженого (хотя кто знает), содержит ириоиды. Тошнота, диарея, слюноотделение. Древние называли ее какалошучитль.
– Кака что?.. – не расслышал он.
– Шучитль.
– Ты много шутишь, Кира. Рад, что тебе весело.
– Нет, Женечка, веселье начнется попозже.
Облизав ложку, я вернула креманку на пустой поднос, уставившись на плазменные экраны высотой по пять метров. На них демонстрировался видеоряд с заслугами Аллы. Вот она в белом халате работает среди пробирок, вот принимает награды, медали и грамоты, вот накладывает гипс на травмированную лапу собаки, вот раздает детворе конфеты в праздник Хеллоуина, одетая Белоснежкой (никакую другую принцессу не травили яблоками). Слайды самолюбования эгоцентричной красотки – королевы бала – бежали с наложением блесток, музыки и переводом на китайский и английский.
Засмотревшись, я не заметила, как врезалась в канат свисающих с потолка качелей. Пионы и кустовые розы без шипов отпечатались на моей щеке, лепестки застряли в волосах. Другие девушки аккуратно присаживались, чтобы не поставить зацепок на ткани платьев, делали фото, принимали фужеры своих визави и удалялись.
Я же запрыгнула на сидушку ногами. В полуприседе ускорилась, отклоняя тело. Мой бесстыжий разрез оголил половину алых трусов, когда качели неслись над головами светских парочек и барышень, а я просто хохотала от восторга, наслаждения и ветра. Пестрые попугаи с махровыми хвостами, свободно летающие под куполом, кричали надо мной, маневрируя стайками. И бабочки, тысячи бабочек, в которых я врезалась лицом и телом, отплевываясь от остатков их крылышек, прилипших к губам.
Эстетично на рекламном проспекте – бабочки на ваше торжество. По факту размазанные по лбу трупы жидких насекомых.
– Кира, позволь угостить тебя напитком? – настойчиво помог Женя мне спуститься с качелей, подавая салфетку, которой я стерла оставшуюся от бабочки соплю со лба, но, отдавая ее, я сдавила его пальцы покрепче:
– Не боишься прикасаться ко мне, Женя? Не боишься, что отравлю нейротоксином? Как Алла отравила Макса?
– Вы позволите? – услышала я голос, все еще держа за руку Женю, что мог посостязаться в оцепенении с ледяными Гекатами. – Раз уж ты произнесла мое имя, я не мог не поздороваться.
– Прошу, – ответил коротким поклоном Женя, роняя на пол салфетку, что тут же пропала в куче мягких лепестков.
– Ты улетел на зимовку, – обернулась я, превращаясь в ядовитую бестию, что я позволила взрастить в себе, отравленная экспериментом Аллы, – а зима ведь даже не началась.
– Поэтому я остался.
Он положил мои руки себе на плечи, когда заиграла медленная песня.
– Что попросила Алла сделать в этот раз?
– Кира, – строго посмотрел он совсем не тем взглядом, который я привыкла видеть, – у меня не было выбора.
– Был. Ты сделал его много раз.
– Я всегда выбирал тебя. Даже если ты не видела этого.
– Конечно, – закатила я глаза, – ведь говорить губами очень трудно. Алла уравнения рисует и оптические прицелы, твоя мать мертвых детей на картинах, ты же рисовался сам передо мной.
– Мертвых детей? – почти споткнулся он о горку лепестков, если о воздух вообще возможно зацепиться.
– Моих сестер. Мы были близнецами, все трое. Ира с Мирой погибли. Вот что я забыла, Максим. Их смерть… Почему?
– Почему, – повторил он с утверждением.
– Я не знаю! Но выясню. Я найду убийцу, Макс.
– Я… хочу помочь, – опустил он меня в плавной поддержке, но теперь зацепилась за воздух я, не позволив сделать это ему.
– Нет, Максим. Я больше не поверю ни одному твоему слову. Ты – брат Аллы.
– Звучит как приговор. Смертельный.
Он поднял меня, крепко удерживая под лопатками.
– Ты не справишься одна.
– Это Алка шепчет тебе в ухо? Ау, Алла, привет!
– Нет, Кира. Я здесь ради тебя. Я вернулся, рискуя всем, чтобы быть здесь. Больше я тебя не оставлю.
– Один парень уже обещал нечто похожее. И его отобрали, Максим! Кости больше нет. Он считает себя Кириллом Журавлевым. Тебе смешно? – заметила я, как ехидно дернулась его губа.
– Был уверен, что у Аллы нет чувства юмора.
– У нее есть все, – коснулась я влажных щек плачущей ледяной Гекаты. – У нее сила, которая мне и не снилась.
– Она человек, – сжал мои пальцы Максим, вдавливая алый пигмент в линии наших жизней поперек ладоней, – ее силу можно отнять. Поэтому я здесь, Кира.
– Поэтому и я здесь!
Его взгляд метнулся поверх моей головы.
– Здравствуй, Кирочка!
Глава 24
Запретный поцелуй, которому не будет места в мемуарах
Максим пробовал держать осанку, но я чувствовала разносящуюся по его телу панику. Мы стояли плечом к плечу, когда
