– Я на беляков-то чаще ходила… Ну а ты? – уселась она на табуретку, – на кого собралась?

«На аляков», – подумала я.

– В целях самообороны.

– За самооборону тоже срок дают, внучка.

Морщинки под ее глазами наполнились слезами, совсем как в многоэтажном фонтане в форме лестницы в нашем торговом центре.

Она моргнула, и ее слезы хлынули все разом по ступеням морщин, подсаливая пирог с яйцом и луком.

Она смотрела на меня, не поднимая глаз, смотрела на меня в отражении чая – обесцвеченную сепию. Так и есть. Я всего лишь подложка. Бесцветная. Бессестринская. Безблизнецовая сепия – это все, что остается на фотографии, если слой за слоем оторвать верхние, как оторвал кто-то от меня двух кровных сестер.

– Что ты задумала, внучка? Зачем учишься стрелять? Зачем тебе оружие?

– Я не дам ей убить меня, ба, – посмотрела я впервые на нее не как Кира, а так, как это сделала бы Алла. – Я не стану третьей куклой с мишенью на лбу.

– Какой куклой? Ты про что?

– Про кого. Я про Аллу. Она знала, что Ира с Мирой погибнут. Знала и не сделала ничего.

– Ей было одиннадцать. Совсем ребенок. И не могла она знать, – теперь бабушка звучала сепией Аллы, но почему, я понять не могла.

Я перешла к доказательствам:

– Владислава Сергеевна показала мне детские рисунки. Алла общалась со взрослыми криптограммой. Символами. Она записывала ДНК тех, кто в будущем погибал. А закончилось все на трех куклах. И я стану третьей. И ты, – взяла я ее за руку, – ты меня понимаешь. Я знаю, что ты другая. Не как мама, папа или Светка. Ты на меня похожа.

– Это ты на меня, родная, – всхлипнула она, вытирая фартуком нос. – Никто тебя не отнимет у нас, внученька. Никто.

Когда в поезде «Нижний – Москва» я увидела за окном провода, на которых играла пальцами под песню «Научи меня», в груди дернуло коликой «Костя». Он стал моим диагнозом. Таким, который отсоединился от тела и ходит-бродит где-то неподалеку.

Он мог бродить и на другом конце галактики, но мне не становилось легче. Он стал болью, которую я оберегала, не давая вылечить. Если перестанет болеть, я перестану любить, а мне нужно было любить хоть кого-то, чтобы чувствовать.

После переломов кости срастаются. Что, если и мы с моим Костей срастемся, когда наш перелом разлуки заживет? Когда я заживу, как и планировала, просто дальше.

– Приветствую, Кира Игоревна. Позвольте багаж?

– Мы договорились на «ты», забыл?

На вокзале меня встречал Женя с написанным на планшете именем, чему я совершенно не удивилась. Алла будет контролировать каждый мой шаг, шаркающий в темноте за ее спиной.

– Куда ты меня отвезешь? На заброшенную лесопилку, в пыточную, в склеп? Может, скажешь сейчас, что ты настоящий сын Воронцовых, а Макс – приглашенный актер?

Женя широко улыбнулся, усаживаясь на переднее сиденье. Машину вел второй водитель, Олег. Наверное, я могу собой гордиться, раз Алла прислала за мной двоих своих «наемников».

– Уверяю, Кира, Максим Сергеевич настоящий Воронцов, а повезем мы вас в отель. А я – просто водитель.

Я была не согласна. Слишком много разных Жень я вспоминала теперь в нем.

– Ты идеальная «Яна». Ты ассистент. Водитель. Врач. Телохранитель. Ты кто угодно, но не «просто». Алла не терпит простаков.

По взгляду Жени в зеркале заднего вида я поняла, что попала в точку. Он кто-то посложнее, чем просто.

Рухнув спиной на кровать гостиничного номера, я подложила под голову рюкзак, оставаясь в расстегнутом пуховике и шнурованных военных ботинках. Именно в них я пойду на бал. А платье… оно у меня тоже с собой. Поместилось комочком в рюкзаке.

Когда-то я уже сбежала. Из дома Воронцовых, а потом с озера Оймякона, из Калининграда, где оставила Костю. Я хоккеистка и гимнастка, а не легкоатлетка. И ненавижу бегать! Так какого черта этот марафон никак не закончится? Или все закончится сегодня?

– Финишной лентой… Или похоронной.

Стук в дверь раздался ровно в двадцать два двадцать два. Я сидела на трюмо, опершись ногами о стул, дожевывая остывший чизбургер. Длинная ткань вечернего платья с разрезом спадала от бедра до щиколоток. Поверх надела короткую кожаную куртку.

– Входи, Женька! – крикнула я, вытирая губы оберткой от бутерброда.

Он открыл дверь. Женя был одет на манер манекена. Ему вообще не жмет этот облегающий фасончик и цвет… как я ненавидела этот цвет липкой крови. Алого цвета рубашка, алый галстук, черные брюки и пиджак. Из-под лацкана пиджака мелькнули тяжелые серебристые часы, а в его отполированные ботинки можно было смотреться и наносить макияж.

А еще его пояс украшала кобура. Он не пытался ее спрятать, скорее даже выставил напоказ.

– Твое платье серое, а не алое, – окинул он меня беглым взглядом.

– Как твой пистолет Макарова, – определила я рукоять, которую часто видела в стрелковом клубе. – Интересно, – увидела я Женю под иным углом, поняв в тот момент его чуточку больше, но о своей догадке промолчала, – твое «непросто» стало только что чуть-чуть попроще.

– У меня есть право на его использование. Все законно. И ничего особо интересного.

– Еще бы, – попыталась я воткнуть Женю в уравнение Аллы, – надел бы ты бронежилет, если сунул пушку в карман, – дала я ему ЦУ, что повторяли нам на каждом занятии по стрельбе: «без» на первом месте перед «опасностью». Безопасность важнее всего.

Поднявшись на лифте, мы с Женей оказались в фойе, украшенном к балу. Под ногами миллионы алых лепестков. Мои ботинки утонули в них на три сантиметра. Специальная установка распыляла лепестки, чтобы те фланировали на головы гостей алым дождем.

– Прошу вас, – позвал меня охранник возле рамки металлодетектора. – Пройдите через ворота. Поднимите руки, – попросил он.

Меня обрисовали сканером, который пикнул над облезлым металлическим корпусом губной помады, которая висела у меня на шее своеобразным кулоном.

– Откройте, – попросил охранник.

– Оспади, – выкрутила я далеко не свежий конус. – Вот и алый элемент моего образа, Женя. Доволен? Алая помада. Кстати, раритет. Сохранилась с того самого дня, когда умерли Ира с Мирой.

– Что в карманах?

Я вытащила коробок для спичек. Открыла его, демонстрируя, что внутри пусто.

Когда с обыском было покончено, Женя галантно предложил мне руку, но я только фыркнула и вошла в зал, распахивая двери почти пинком.

Перила украшали гирлянды маков, дафний, рододендронов и олеандров.

– Рододендрон, – провела я рукой по кровавым оттенкам прохладных бутонов, – содержит андромедотоксин. Вызывает тошноту, боли, спазмы, сердечный приступ, паралич и смерть. Прелесть, правда? А это олеандр, – заставила я остановиться Женю