Шрифт:
Закладка:
Как только я поднялась на ноги и огляделась по сторонам – как это было красиво: туманные клубы дыма, серый пепел, сливающийся в объятия с белоснежным снегом, ниспадающие дождем искры и алое платье, напитавшееся кровью.
И цветы…
Пепел, снег, искры… но откуда на наши головы падали цветы?
– Кактус, – обернулась я к доисторическому растению, что цветет раз в сто пятьдесят лет всеми цветами сразу всего пять минут. – Жаль, ты не видишь этого, Алка… жаль, ты этого не видишь…
Я вытянула руку, и мне на ладонь опустился цветок с опаленными алыми лепестками.
Вспомнив слова Кости, я смотрела сейчас на ожившую картину, которой Воронцовы шантажировали его. На той картине Алла нарисовала уничтоженную галерею и тело поверх носилок, накрытое белой простыней.
Она грозилась навредить себе и империи, если отец с матерью не станут исполнять ее волю, но в итоге получила свое будущее таким, каким сама себе и предсказала.
Не понимала я только одного – почему умерла Алла, а не моя бабушка?
Нет, я была рада, что бабушка жива, но кто такая эта «Ми» в академической формуле из изобретенной Аллой науки?
– Кира Игоревна? – произнес голос, судя по интонации, уже не в первый раз, и я обернулась, хоть в ушах все еще звенело. – Идемте, пожалуйста, со мной. Нужны ваши показания.
Мужчина накинул мне на плечи свое нагретое пальто.
Я вышла из галереи, он за мной следом. Сортовой газон Аллы окрасился неоново-синими и алыми мигалками карет «Скорой помощи», пожарных и полицейских.
– Вызовите службу отлова! У нас бешеное животное!
Я обернулась на голоса. Сотрудники, увозившее тело Аллы, не могли согнать с ее ног белого хорька, кидающегося на каждого, кто приближался.
– Стойте! Это мой хорек, не трогайте!
Вытянув руку, я позволила Гекате понюхать мои пальцы. Признав, она вскарабкалась мне на шею и свернулась теплым воротником.
– Вы Воеводин? – спросила я мужчину с седыми усами, что накинул на меня свое пальто. – Следователь?
За его спиной в паре метров стоял его напарник, которого я сразу узнала, – высокий, растрепанные волосы, очки и дергающееся тиком плечо. На его руках были голубые латексные перчатки.
– Вы были у моего дома. Когда там лежала картина. А это кто?
– Камиль Смирнов. Мой коллега, врач-патологоанатом.
Услышав свое имя, Смирнов не перестал заниматься изучением остатков оранжереи и поскорее отвернулся, скрываясь в осколках стекла и металла.
– Приветливый парень!
– Женя тоже ваш?
– Верно, – кивнул Воеводин, – как это вы поняли?
– У него оружие сотрудника военного ведомства. Это он позвонил вам из оранжереи, он все вам рассказывал. Обо всем, что тут происходило. А когда Сергей Владиславович потерял сознание у меня в спальне, он вызвал «Скорую» полицейским кодом.
– Евгений – мой сотрудник. Он приглядывал за вами всеми, как мог.
– Это вы расшифровали рисунки Аллы из палочек?
– Некоторые. Но в это никто не поверил.
– Ей же аплодировали в МГУ?
– Когда-нибудь метод Аллы изучат, но пока прогнозировать чью-то смерть математикой – разве это научно?
Я сжала в кулаке пузырек с пудрой, восстанавливающей память, – быть Аллой ненаучно от и до.
И к сожалению, «быть» сейчас звучало в прошедшем времени. Она уже была от и до.
– Почему она умерла? – задала я риторический вопрос, но Воеводин дал ответ по существу. – Она же никогда не ошибалась. «Ми» в уравнении была Мирослава – наша с ней бабушка.
– Алла не ошиблась. Она просто не знала.
– Чего в этом мире могла не знать Алла?
– Своего настоящего имени. Владислава Сергеевна назвала девочку в честь матери – Мирославой.
– Ее сон, – осенило меня. – Ну конечно! Воронцова говорила, что птица во сне подсказала дать Алле имя, как у какого-то птичьего заповедника на островах.
– Все так, – кивнул Воеводин. – Она сменила ей имя на Альсению.
– Что и требовалось доказать. Это было последнее, что сказала Алла. Господи, она поняла, что зашифровала в уравнении саму себя.
Кажется, по всем правилам траура сейчас следовало пустить слезу, но мне хотелось только улыбаться красоте великого гения.
Я теребила в пальцах ткань серого платья, испачканного кровью Максима, когда он оттолкнул меня от проткнувшего лобовое стекло дерева, вспомнив, кто именно виноват в знаке равенства между Аллой и ее смертью.
– Я убила ее, – повернувшись к следователю, я отклеила невидимый прямоугольник с куртки, – второй такой на красном ноутбуке. На компьютере вы найдете запись всего, что произошло в парнике. То есть в оранжерее.
– На что я смотрю? – разглядывал Воеводин прозрачную пленку, похожую на скотч.
– Камеры-невидимки – серые призраки. Такого оборудования больше не существует.
– Семен Михайлович, – позвал его Смирнов, – нужны силы эпидемиологического надзора. Пусть присылают всех. Тысячи образцов яда. Стойте, туда нельзя, – пробовал врач остановить меня, когда я перешагнула взорванный порог.
Я дошла до раскоряченной Пуйи, сбросившей все свои цветы за несколько минут до взрыва.
– Здесь опасно. Покиньте место преступления, – не унимался Смирнов.
– Она сказала… – поежившись, я добавила: – Алла сказала: «Скоро ты с ним встретишься».
– С кем?
– С патологоанатомом.
Плечо Смирнова дернулось несколько раз подряд, но комментировать он не стал.
– Алла никогда не ошибалась. Мы еще увидимся, нравится вам это или нет, привыкайте.
Я подняла пригоршню опаленных семян и покинула место преступления.
Невозможно спрогнозировать совершенно все. Какие бы уравнения ни изобрели ученые, в них всегда останется место для ошибок. Ошибок, которые помнят, которые двигают прогресс, которые становятся самыми яркими моментами и воспоминаниями. Как мороженое с перцем.
На подножке «Скорой помощи» сидел Максим. Врачи из вызванной кем-то элитной «Скорой» обрабатывали ему плечо, наверное, каким-то особенным йодом с ионами серебра, делая перевязку золотыми бинтами, за что выставят счет с пятью нулями. Его накрыли фольгированным одеялом, подвесив руку на перевязке в красивый черный бандаж.
– Максим, – подошла я к нему, – следователь сказал, нужно ехать в отделение и дать показания обо всем, что случилось.
– Да, мне тоже, – кивнул он, но не поднял на меня глаза, – ты заберешь эту пушистую с собой? – имел он в виду Гекату.
– Богиню ночных кошмаров? Куда я без нее.
– Ну… удачи. В снах.
– Спасибо, – прикоснулась я к нему, но благодарила за другое, – если бы ты не выстрелил моей рукой, она бы попала в склад. Сквозь меня.
– Забей, Кирыч, – отворачивался он все больше, отвечая все недовольней, и я не понимала, что не так.
– Макс, мы можем дружить. Мы не знали, что кузены, когда поцеловались. Ничего другого ведь не было.
– И не будет, – вздохнул он. – Я не