– Не знаю, – сказал он с горечью. – Дела хороши. Уголь продаем по пятидесяти шиллингов за тонну.

– Нет, ты не об этом думал, – возразила она с внезапно проснувшимся любопытством. – Я хочу, чтобы ты мне правду сказал, Артур. В последнее время ты такой странный, на себя не похож. Расскажи мне, милый, и, может быть, я сумею тебе помочь.

Он повернулся к Гетти, – сквозь горечь пробилось теплое чувство. Ему захотелось сказать ей, освободиться от ужасной тяжести, угнетавшей его, раздавившей его душу. Он сказал тихо:

– Я не могу забыть о том, что случилось в «Нептуне».

Гетти пришла в замешательство, но ничем этого не выдала. Она сказала, словно утешая огорченного ребенка:

– Почему же, Артур, милый?

– Потому что я уверен, что это несчастье можно было предотвратить.

Она смотрела в его печальное лицо с тайной досадой, говоря себе, что ей надо наконец разгадать до конца эту раздражающую загадку.

– Тебя что-то не на шутку мучает, Артур, милый. Может быть, ты все же расскажешь мне?

Он посмотрел на Гетти и ответил медленно:

– Я считаю, Гетти, что жизнь всех этих людей была напрасно загублена. – Он замолчал. К чему говорить? Все равно она никогда не поймет.

Но Гетти смутно догадывалась о навязчивой идее, сжигавшей его мозг. Она взяла его за руку, желая успокоить, и сказала мягко:

– Даже если так, Артур, не лучше ли забыть об этом? Это было давно. И всего сто человек. Что это по сравнению с тысячами храбрых, убитых на войне? Вот о чем тебе не надо забывать, милый Артур! У нас война. Мировая война. Это не то что пустяковый несчастный случай в шахте!

– Нет, это все равно, – возразил он, сжимая рукой лоб. – Это совершенно то же самое. Я не могу смотреть на это иначе. В моей голове одно неразрывно связано с другим. Людей на войне губят совершенно так же, как людей в шахтах, – бесполезно, возмутительно. Несчастный случай в «Нептуне» и война – для меня одно и то же. Одно великое массовое избиение.

Теперь Гетти почувствовала себя увереннее и, минуя запутанные лабиринты, куда увлекал ее Артур, пошла прямо к цели. Она по-своему была привязана к Артуру, но она была практична – и гордилась этим. И она желала Артуру добра.

– Я так рада, что ты мне рассказал, Артур, – сказала она стремительно. – Ты себя замучил до смерти – и все из-за пустяков. Я замечала, что ты в последнее время какой-то странный, но мне и в голову не приходило, что из-за этого. Я думала… нет, я просто не знала, что и думать.

Он мрачно посмотрел на нее:

– Что ты думала? Говори прямо.

– Видишь ли… – Гетти замялась. – Я думала, что ты, должно быть… что ты не хочешь идти на войну.

– Я и не хочу, – сказал Артур.

– Нет, я думала… я думала, Артур, милый, что ты боишься идти.

– Может быть, и боюсь, – вяло отозвался Артур. – Может быть, я трус… почем я знаю!..

– Глупости! – решительно возразила Гетти и погладила его руку. – Просто ты довел себя до полного расстройства нервов. И с самыми храбрыми так бывает. Вот, например, Алан говорил мне, что, перед тем как он так отличился и получил крест, он был в настоящей панике. Теперь выслушай меня, дорогой мой. Ты слишком много думал и волновался. Тебе полезно будет для разнообразия начать действовать. Давно пора мне прибрать тебя к рукам.

Взгляд ее стал пытливым. Она улыбалась, уверенная в себе, в силе своей женской прелести:

– Ну, слушай, глупый мой, родной мальчик! Помнишь то воскресенье в Тайнкасле, когда ты хотел, чтобы мы обручились, а я сказала, что оба мы слишком молоды?

– Да, – медленно отвечал Артур, – я этот день помню. Меня никакая суета не заставит его забыть.

Гетти подняла на него глаза с черными зрачками и снова принялась нежно гладить его руку:

– Ну так вот, Артур… все было бы иначе, если бы ты вступил в армию.

Артур сразу внутренне сжался. Вот оно, то, чего он страшился, – оно пришло к нему под ненавистной маской нежности! Но Гетти не заметила порыва отвращения, под влиянием которого Артур стал холоден и нем. Она была увлечена собственным чувством, – чувство это было не любовь, а любование своей самоотверженностью. Она придвинулась к Артуру и прошептала:

– Ты знаешь, что я тебя люблю, Артур. С самого детства люблю. Почему бы нам не обручиться и не покончить со всеми этими глупыми недоразумениями? Ты тревожишь отца, тревожишь всех, в том числе и твою бедную маленькую Гетти. Ты чувствовал бы себя гораздо, гораздо счастливее в армии, я в этом уверена. Мы оба были бы счастливы, и все было бы чудесно.

А он молчал, и только когда Гетти подняла раскрасневшееся личико с трогательно разметавшимися по щекам прядями гладких белокурых волос, ответил сухо:

– Не сомневаюсь, что это было бы чудесно. Но, к сожалению, я решил в армию не вступать.

– О нет, Артур! – вскрикнула Гетти. – Не можешь ты говорить это серьезно.

– Я говорю совершенно серьезно.

Первым ее чувством был испуг. Она сказала торопливо:

– Нет, послушай, Артур. Пожалуйста, выслушай меня. Ведь это не так просто, как ты думаешь. Тут выбирать не приходится. Скоро объявят обязательный призыв. Я это знаю наверное, слышала в штабе. Призовут всех от восемнадцати лет до сорока одного, кроме тех, кто будет освобожден. А я не думаю, чтобы тебя освободили. Для этого твой отец должен дать заключение, что ты незаменим на руднике.

– Пусть отец мой делает, как ему угодно, – отвечал Артур тихо и злобно. – Я вижу, вы с ним вели переговоры насчет меня…

– Пожалуйста, Артур, ради меня, не упрямься, – взмолилась Гетти. – Пожалуйста!

– Не могу, – возразил он с твердой решимостью.

Лицо Гетти ярко покраснело от стыда, отчасти за Артура, но больше всего за себя. Она отдернула руку и, чтобы выиграть время, повернулась спиной к Артуру и сделала вид, будто поправляет прическу, потом сказала уже совершенно другим тоном:

– Надеюсь, ты понимаешь, как ужасно для меня быть невестой человека, отказавшегося сделать единственный достойный поступок, который от него требуется!

– Извини, Гетти, – сказал Артур вполголоса, – но неужели тебе не ясно…

– Молчи! – с яростью перебила она. – Никогда в жизни меня еще так не оскорбляли. Никогда. Это… это неслыханно. Не воображай, что я так уж влюблена, чтобы все это терпеть. Я делала это только ради твоего отца. Он настоящий мужчина, а не жалкое подобие мужчины, как ты. Так больше продолжаться не может, между нами больше