дворец. Кучер Фрол, оценив состояние экипажа и лошадей, тоже подключился – карета на ходу, мигом долетим. Но… шла война. Мог ли государь со своим чувством долга и чести бежать с поля боя? Он стоял на своей земле, в своей столице. За него пострадали его подданные. Царь участливо склонился над лежащим казаком Малеичевым, над мальчиком, что-то сказал им. Подошел к схваченному террористу, спросил, кто он. Тот назвался «мещанином Глазовым».

К месту взрыва сбегался народ. Подоспел караул моряков, который только что обогнали. Офицер спрашивал: «Что с государем?» Александр Николаевич обернулся к нему: «Слава Богу, я уцелел, но вот…» – и указал на жертвы. Рысаков, ухмыльнувшись, выкрикнул: «Еще слава ли Богу?» Он увидел среди людей сообщника, Гриневицкого. Царь направился к своей карете, обдумывая необходимые распоряжения, а террорист вдруг метнулся прямо к нему, швырнул бомбу под ноги. Взрывной волной окружающих раскидало, а когда дым рассеялся, император полусидел, прислонившись спиной к решетке канала. Весь в крови, тяжело дышал, ноги были раздроблены, одна почти оторвана.

В это время примчался брат Михаил, а царь прохрипел: «Несите меня во дворец… там… умереть». Брат стал командовать ошалелыми и оглушенными людьми. Императора грузили в сани, одновременно пытаясь как-то перевязать. Прискакал верхом и наследник. А рядом был четвертый террорист, Емельянов. Он сунулся, нельзя ли помочь Гриневицкому. Понял, что помощь ему уже не нужна, и попал в толпу, укладывавшую царя на сани. С бомбой в руках. Но не пустил ее в ход ни против растерзанного государя, ни против великого князя и наследника – уже почти царя. Видимо, счел задачу выполненной. А может, удержался из-за неизбежных новых жертв в толпе.

Императора доставили во дворец, уложили в его кабинете. Обещав жене приехать в 14.45, он лишь чуть-чуть опоздал. Лучших врачей уже собрали. Цесаревич на войне навидался раненых, осознавал, что положение безнадежно. Спросил, сколько жить отцу. Лейб-медик Боткин ответил: «От 10 до 15 минут». Наследник велел звать исповедника. Долгорукова в истерике взывала «Зачем?» – цепляясь за нереальные надежды изменить страшную действительность. Но и исповедник не понадобился, Александр Николаевич был в беспамятстве. Господь наставил его исповедоваться накануне.

В 15.35 на флагштоке Зимнего дворца пополз вниз черно-желто-белый императорский штандарт. Государь, помазанник Божий, отошел к Его Престолу. Возле ложа почившего царя-мученика в последний момент собрались родственники, приближенные. Среди них стоял и 12-летний внук Николай. Вот таким образом он становился наследником престола. Будущий царь Николай II… А кто-то из присутствующих вздохнул: «Вот к чему ведет конституция…»

Из государевой свиты и конвоя было ранено 9 человек, 11 случайных лиц. Казак Александр Малеичев, мальчик Коля Захаров и цареубийца Гриневицкий от полученных ранений скончались. В литературе гуляет байка, будто Александр II был так беспечен из-за гадалки, предсказавшей ему смерть от седьмого покушения, а он насчитывал лишь пять. Это полная чепуха. Гаданиями царь не увлекался, подобных свидетельств нет. А покушение было уже не седьмым, а одиннадцатым. Если бомбы Рысакова и Гриневицкого считать за два, то двенадцатым. Так что с предсказаниями не сходится.

Не сошлись и расчеты террористов, что смерть монарха и потрясение России выплеснут недовольство и приведут к восстанию. Простой народ воспринял злодеяние совсем иначе. В провинции толпы крестьян и бедноты избивали «общественников» с интеллигентами. Кричали: «А, вы рады, что царя убили, вы подкупили убить его за то, что освободил нас!» В Петербурге били студентов, и они маскировались, ходили без форменных фуражек, стригли «передовые» длинные волосы. «Передовые» девицы, наоборот, закрывали остриженные прически платками. На два дня закрылись заводы и фабрики – рабочие хотели быть на ежедневных панихидах по государю. Народом были переполнены не только православные храмы, но и мечети, мусульмане с искренними слезами оплакивали убитого падишаха, покровителя их веры [119].

С гневным осуждением террористов выступили все газеты. Хотя кое в чем разделились. Патриотические издания, как «Московский ведомости» Каткова, делали справедливый вывод: «Не будем самообольщаться, не будем сваливать всю вину на ничтожную кучку ошалелых мальчишек. Мы сами еще более виноваты. Мы вскормили эту среду, среди нас они выросли… Мы оставили наших детей на произвол всяких веяний и нашим молчанием давали этим веяниям укореняться… Гонясь за разными видами либерализма, не понимая сущности свободы, мы попали в самый худший вид рабства – духовное рабство со всеми его последствиями».

А либеральные «Голос», «Молва», «Страна», «Земство», «Гласность» и иже с ними пытались спекулировать на трагедии. Дескать, светлая память о царе-Освободителе – это развивать начатые им реформы. Забрасывали удочки и о том, что администрация показала свое бессилие, – значит, необходимо привлечь общество. «Нет иного выхода, как уменьшить ответственность главы государства, а значит, и опасность, лично ему угрожающую». Передать бремя власти «представителям русской земли», «а личность русского царя пусть служит впредь только светлым символом нашего национального единства, могущества и дальнейшего преуспеяния России» [3, с. 289–296]. Вот так вот! «Оберегая» государя, отобрать у него власть!

Солидная зарубежная пресса в ту пору еще не позволяла себе оправданий терроризма. Но лондонская «Таймс» густо полила грязью порядки России: темнота, убожество «с продажностью и тиранией чиновников, с полицейским шпионством, тайными арестами и произвольными наказаниями, страданиями невинных и безнаказанностью виновных». Вот и результат, чему здесь удивляться. А выводы совпадали с российской «общественностью» – спасение только в либеральных реформах.

Но газеты эмигрантов, легально выходившие за рубежом, «Набат» Ткачева, «Le Revolte» Кропоткина открыто восхваляли народовольцев, и их никто не трогал. Английский журнал «Свобода» посвятил цареубийству чуть ли не праздничный номер – впрочем, редактора Моста за это ненадолго арестовали. Для приличия. В Графтонгалле устроили митинг в честь двух французских революций и «казни» царя – об этом был запрос в палате общин, но обошлось без последствий. Банкет революционеров состоялся в Вене, поднимались тосты «за удачное петербургское дело». Полиция знала, но явилась лишь после того, как участники разошлись. А в Париже насчитали 28 банкетов: отмечалась годовщина Парижской коммуны, но цареубийц избирали почетными председателями, возносили им дифирамбы. Ну а в Нью-Йорке, Чикаго и еще нескольких городах США митинги, приветствовавшие цареубийство, прошли открыто [3, с. 298–299]. Спрашивается, уж американцам чем не угодил Александр II? Прислал эскадры поддержать их в войне Севера с Югом, согласился продать Аляску ради дружбы и союза!

Кстати, при всех расследованиях и судах остался в тени немаловажный вопрос, который в нынешние времена всплыл бы в первую очередь. Кто же финансировал «Народную волю»? Денежки-то тратились немалые. Несколько сотен человек жили на нелегальном положении, без всяких заработков. Ездили по всей стране, за границу. Снимали и меняли десятки конспиративных квартир. Покупали дом в Замоскворечье, участок земли