Родным царь объяснил спешку угрозой терактов – он может погибнуть в любой момент и хочет обеспечить Долгоруковой и своим детям законные права. 6 июля в церкви Большого царскосельского дворца состоялась очень скромная церемония венчания. Присутствовали только Адлерберг, генерал-адъютанты Баранов и Рылеев, сестра невесты Мария и Варвара Шебеко. А вечером царь подписал указ Сенату, что он вторично вступил в законный брак. Долгорукова становилась светлейшей княгиней Юрьевской. Тот же титул получали дети, и царь признавал их законными. Но он позаботился и об ограждении государственных интересов. Отметил, что дети от матери, не принадлежащей к венценосному роду, не получают прав на наследование престола – как и следовало по российским законам. А сам указ о вторичной женитьбе царя не подлежал огласке до 22 мая 1881 г.

Для императорской семьи она, конечно, не была секретом. У большинства великих князей имелись любовницы, о чем знали все, и никого это не смущало. Но Александр II единственный осмелился узаконить побочные отношения венчанием – это восприняли в штыки. Особенно жены его родственников. Они-то были из королевских, княжеских домов Европы. А вчерашняя любовница государя вознеслась над ними, ее честили «наглой авантюристкой». На следующий вечер после венчания Александр Николаевич созвал сыновей, братьев, племянников на ужин – представить им свою вторую семью, ввести ее в круг Романовых. Получилось это весьма натянуто. Когда царь с супругой вошли в столовую, все встали, великие княжны сделали реверанс – но демонстративно отвели глаза в сторону. Екатерина села на место покойной императрицы, это добавили в заочные обвинения. Завязался разговор «ни о чем», но как только Долгорукова пыталась присоединиться к нему, собеседники замолкали.

Впрочем, ведь и она была совсем не ангелом, «выжав» достигнутое положение. Вполне вероятно, что лишение ее детей права на престол тоже не обошлось без сцен. Их привели в конце ужина. Старший, 8-летний Георгий, взобрался на колени государя, стал играть его бакенбардами. Александр Николаевич спросил: «Скажи мне, Гого, как твое имя и фамилия?» Тот ответил, как научили: «Я князь Георгий Александрович Юрьевский». «Хорошо, мы все очень рады с вами познакомиться, князь Юрьевский, – шутил император и вдруг поддел: – Скажите, князь, хотели бы вы стать великим князем?» Екатерина нервно дернулась, перебила: «Пожалуйста, Саша, не надо…» – возможно, царь как раз и вспомнил ее запросы.

Нет, скромностью и тактом Долгорукова совсем не обладала. Ринулась сверкать на официальных и частных мероприятиях, придворных церковных службах, наносить визиты – хотя всюду ее встречали косыми взглядами, поджатыми губами. Образовался «второй двор», в Аничковом дворце наследника Александра. Причем сам он этому не способствовал. Наоборот, второй брак отца воспринял спокойно и к его новой супруге относился подчеркнуто лояльно. Но вокруг жены цесаревича кучковались родственники, перемывая сплетни и выслеживая огрехи Долгоруковой. Хотя при этом и вокруг Александра Александровича стали группироваться государственные чины, недовольные новым окружением государя и «новыми веяниями».

А при «первом» дворе вынырнул вдруг давно пребывавший в тени царский брат Константин. Вместе с Лорис-Меликовым, Милютиным, Абазой пристроился к Екатерине. Долгорукова при светском бойкоте была счастлива высокопоставленным «друзьям». А они сворачивали беседы на свои замыслы реформ. Ну а государь, разумеется, видел столичное отношение ко второй жене. В августе увез ее и детей в Ливадию.

Это был их второй «медовый месяц» – если первым считать Париж в 1867 г. Они могли постоянно быть вместе. Гуляли по аллеям парка, у моря. Слушали шум прибоя и любовались закатами, яркими звездами ночного неба. Часами сидели на веранде дворца, глядя на веселую возню детей. Да только и эта идиллия отравлялась! У Екатерины играли ее комплексы. А вести себя тактично она не умела и не желала. Силилась утвердить себя хозяйкой во дворце, гнездышке Марии Александровны. Переставляла и меняла ее обстановку, избавлялась от ее любимых вещей и безделушек – не задумываясь, что «воюет» с покойницей и травмирует мужа.

А для него и от государственных дел отдыха не было. Разве что в Ливадию приезжал ограниченный круг должностных лиц, и первым появился Лорис-Меликов. Доложил, что принятыми мерами положение в стране нормализуется и Верховную комиссию можно упразднить, сам предложил снять с себя диктаторские полномочия. Царь тоже считал, что чрезвычайные меры не должны быть постоянными. Успех был как будто налицо – за время «диктатуры» ни одного теракта. О том, что их готовили в Одессе и на Каменном мосту, в правительстве не знали. А о том, что главари «Народной воли», названные Гольденбергом, разгуливают на свободе, Лорис-Меликов скромно умолчал.

Царь был доволен. Писал: «Вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным если не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых временно чрезвычайных мер, и ныне Россия может спокойно вступить на путь мирного развития». Лорис-Меликова он наградил высшим орденом С в. Андрея Первозванного. Назначил его министром внутренних дел, оставив ему и должность шефа жандармов. Но вчерашний диктатор набрал такой вес, что фактически стал главой правительства. А уж альянс с Долгоруковой обеспечил ему статус друга царской семьи. Между прочим, при новом назначении Лорис-Меликова возликовала западная пресса. Прочила для нашей страны «новую», «счастливую» и «спокойную» эру. Радовалась и российская общественность [33, с. 229]. И не случайно. «Диктатура» стала для Лорис-Меликова лишь ступенькой для следующих шагов.

Он докладывал государю выводы из проделанной работы, своих сенатских ревизий. Те же самые, что раньше пытался протолкнуть Валуев. Что главная причина революционных настроений – незавершенность реформ. Дескать, многое сделано, а что-то и не доделано. Подросло поколение молодежи, не знающее «плохой» дореформенной жизни, а недостатки видит, вот и бунтует. Лорис-Меликов играл и на намерении царя после коронации Екатерины удалиться на покой. Рассуждал, что Александр Николаевич взял на себя грандиозную задачу, строить здание реформ, и их завершение станет достойным венцом его царствования.

В том же направлении нажимала супруга. Император взвешивал осторожно, но поддавался, соглашался начать проработки. А опыт и предчувствия подсказывали ему, что терроризм еще совсем не побежден. 5 сентября он поместил в Государственный банк процентные бумаги на сумму 3.002.970 руб. А в октябре дополнил завещание, что эти средства «есть собственность моей жены и наших детей». Александр Николаевич обратился и к наследнику престола: «Дорогой Саша. Если мне суждено погибнуть, я доверяю тебе заботу о моей жене и детях. Твое дружелюбное отношение к ним, которое мы отмечали, дает мне основание думать, что ты сможешь их защитить». Но при этом государь уточнял для наследника: «Моя жена не наследует ничего из имущества нашей семьи. Все, чем она владеет в настоящий момент, принадлежит ей, и ее семья не имеет ни малейшего права заявлять на это свои права».

И вот это