предложил сосредоточить политический сыск в одних руках, вообще упразднить III Отделение, передать его дела во вновь учреждаемый Департамент полиции министерства внутренних дел. Настаивал убрать наломавшего дров министра народного просвещения и обер-прокурора Синода Толстого.

Царь согласился, и на просвещение Лорис-Меликов провел ярого либерала Сабурова. Хотя на должность обер-прокурора Синода государь выдвинул кандидата сам – своего бывшего преподавателя и советника наследника Победоносцева. А для подготовки налоговых реформ был отправлен в отставку министр финансов Грейг – вместо него Лорис-Меликов протолкнул собственного приятеля Абазу. В общем-то борьба с революцией стала весьма специфической. Прежнего центра, подотчетного только императору (и вдобавок занимавшегося контрразведкой, коррупцией и др.), не стало. Вместо активизации правоохранительных органов пошла реорганизация. При переводе в новое ведомство сотрудников III Отделения крепко прочистили (но агент «Народной воли» Клеточников понравился самому Лорис-Меликову, получил орден С в. Станислава III степени, стал заведующим секретной частью 3-го делопроизводства).

Казни революционеров по законам военного времени продолжались, двоих повесили в Киеве. Но их осудили еще до «диктатуры» Лорис-Меликова. Унтер-офицер Лозинский, батальонный писарь, вел агитацию к бунту среди солдат, при аресте пытался бежать, скрутив и разоружив конвоира. А студент Розовский попался после взрыва царского поезда с прокламациями, восхваляющими теракт, призывающими к цареубийству. Однако к делам новых арестованных стали подходить мягче. А тысячи смутьянов, высланных под надзор в административном порядке (из-за неуверенности, что их получится наказать по суду), Лорис-Меликов амнистировал. Массу неблагонадежных студентов, исключенных за беспорядки, запрещенную литературу, восстановил в учебных заведениях.

Он стал расширять права земств и городских самоуправлений. Ослабил цензуру, значительно смягчил правила печати. Выплеснулись новые либеральные газеты и журналы «Порядок», «Страна», «Земство», «Голос», «Неделя», «Молва», «Русская речь», «славянофильская» «Русская мысль». Лорис-Меликов озаботился и судьбой евреев. Всех, кто теми или иными способами незаконно поселился за «чертой оседлости», распорядился оставить на местах проживания [85]. Общество славило такую «диктатуру», заговорило о «новых веяниях».

Некоторые успехи «мягкие» методы Лорис-Меликова все же обеспечили. В Екатеринославе оставался захваченный с динамитом Гольденберг. На допросах он не отвечал, напугать его казнью и склонить к сотрудничеству надеждой на помилование не удавалось. Но к нему в камеру подсадили его знакомого, перевербованного революционера Курицына, и Гольденберг обо многом наболтал. А потом его взял в оборот товарищ прокурора Добржинский. Говорил по-хорошему, устроил свидание с матерью, доверительно представлял себя чуть ли не единомышленником.

Внушал, что и в правительстве сейчас «новые веяния», оно настроено на переход к конституции – и только внутренняя война мешает этому. Но ведь это же просто недоразумение! Соратники Гольденберга – прекрасные люди с великими замыслами. Однако они обречены, «Народная воля» уже разгромлена, большинство активистов арестованы, их ждет виселица. Хотя правительство разделяет те же самые замыслы! И прекратить войну, кровопролитие, казни может сам Гольденберг. Он должен раскрыть цели и кадры своей партии, и власть получит доказательства, насколько эти цели благородны. Преследования прекратятся, все политические будут освобождены по амнистии. А Россия получит конституцию!

Гольденберга перевезли в Петербург, в Петропавловке его навестил сам Лорис-Меликов и совершенно очаровал. Террорист писал: «Во главе Верховной распорядительной комиссии стоит один из самых гуманных государственных деятелей – граф Лорис-Меликов, и это именно обстоятельство в значительной степени содействовало тому, что я решился раскрыть все мне известное, но чего бы я никаким образом не сделал при прежнем положении вещей». Он дал показания на всю верхушку «Народной воли», перечислил 143 человека с подробными характеристиками. Правда, захватить удалось немногих – Клеточников предупредил. А Гольденберг после очной ставки с арестованным революционером Зунделевичем понял, что попался на крючок следствия. Повесился в камере на полотенце.

Но его бывшие товарищи уже готовили новые диверсии. В июне намечались «пушкинские» торжества в Москве, открывали памятник величайшему поэту России. И Одесса, где он бывал, загорелась не отставать. По инициативе городской думы и университета там тоже должны были заложить памятник, а Итальянскую улицу переименовать в Пушкинскую. На те и другие торжества ждали царскую семью. В Москве террористы слишком «наследили» в прошлом году. А вот в Одессу весной выехали 7 народовольцев. Перовская и Саблин сняли дом как раз на Итальянской улице. Для видимости открыли там бакалейную лавку. Два пуда динамита наметили заложить на улице с помощью бура. Но в глинистой почве он застревал. Пришлось снова рыть подкоп. При изготовлении запала террористу Исаеву оторвало три пальца. Однако на хлопок в доме никто не обратил внимания, пострадавшего сумели без подозрений устроить в больницу. А потом узнали, что царь в Одессу не приедет. Маскировали следы, засыпали подкоп…

Планы Александра II сломались из-за того, что 22 мая умерла его супруга. Государь примчался из Царского Села, где находился. Окружающие в эти дни были поражены его видом. Он опять, как на войне, как-то резко и сразу постарел, стал совершенно седым. Его мучила усилившаяся астма. Лицо осунулось, на нем читалось полное изнеможение. В глазах – печаль и опустошенность. Но вряд ли кто-то подозревал, что причиной была не только потеря жены. Да, семейное счастье у них не сложилось. Тем не менее супруга всегда оставалась для Александра Николаевича близким человеком, матерью их детей, государь глубоко уважал ее, и это усугублялось чувством собственной вины перед ней. Усугублялось и жалостью. Ее измучили болезнь, страхи за мужа, постоянная опасность терактов – и как раз после взрыва во дворце состояние особенно ухудшилось. Смерти императрицы в общем-то уже ждали.

Но ведь рядом с государем была и Долгорукова с тремя детьми. Ему было 62, ей 32. Для Александра Николаевича она оставалась той же, что 14 лет назад. Государь писал сестре, что она «посвятила всю свою жизнь любви и заботам обо мне. Она имеет полное право на мою любовь, уважение и благодарность… Она живет только для меня, занимаясь воспитанием наших детей, которые до сих пор доставляли мне столько радости». Однако на самом-то деле Екатерина давно уже не была наивной девушкой, боготворившей всемогущего покровителя, перенесшего ее, нищую сироту, в дворцовую сказку.

Она прошла школу Варвары Шебеко, освоилась в мире придворных интриг и махинаций. Научилась «рулить» пожилым государем «кнутом и пряником», сменяя ласки на капризы и истерики. И в ней копились комплексы неполноценности, зависти – законное место рядом с императором занимала супруга, а она «никто». Любовница, содержанка… Она рвалась стать значимой персоной, и 15 марта 1880 г. царь записал в дневнике: «Терпеть не могу, когда она вмешивается в политику». Дорожку к Шебеко и Екатерине давно проторил Милютин. Вполне вероятно, что и Абаза – с железнодорожными концессиями. Исследователи предполагают, что Долгорукова на этом наварила огромные суммы. Разумеется, без ведома государя [3, с.