В январе 1880 г. в правительстве разгорелся очередной спор. Великий князь Константин и Валуев подняли вопрос, что выборных представителей общественности надо допустить к государственному управлению – и это оздоровит обстановку в стране, угасит крамолу. Фактически повернуть к парламентаризму. Резко против выступил наследник престола, и его поддержало большинство членов Особой комиссии. Он настаивал, что надо не играть в либерализм, а наоборот, жестко давить смуту. Создать Верховную следственную комиссию, как во время польского восстания или после покушения 1866 г., дать ей широкие полномочия. Государь пока воздержался, не принял ни то, ни другое предложение.

А тем временем Квятковского заменил Желябов, подготовка теракта возобновилась. По расчетам «главного техника» Кибальчича взрывчатки требовалось много, 8–10 пудов. Но обсуждения в правительстве все же дали кое-какие результаты. Усиливался полицейский контроль в столице, в том числе и охрана дворца, надзор за прислугой. Народовольцы забеспокоились, что полный заряд им собрать не дадут. Решили: авось хватит уже имеющегося, около 3 пудов.

5 февраля царь принимал недавно избранного князя Болгарии Александра Баттенберга и его отца, принца Гессенского. На 18 часов был назначен обед в дворцовой столовой. Она располагалась на втором этаже, под ней – караульное помещение, а еще ниже, в полуподвале, как раз и жили рабочие. Вахтер и двое плотников отправились ко времени обеда на кухню, кормили-то во дворце отлично. Халтурину никто не мешал, он поджег фитиль и поспешил скрыться. Не знал, что императрица чувствовала себя плохо, слегла. Государь с наследником, сыном Владимиром и гостями сперва пошли навестить ее, а обед сдвинули на полчаса.

Рвануло в 18.15, когда они уже направлялись в столовую, но никто туда еще не вошел. Динамита и в самом деле оказалось маловато. Двойные кирпичные стены выдержали. Вынесло перекрытие между подвалом и первым этажом, в караульной. На втором, в столовой, вздыбился паркетный пол, треснула стена, на стол рухнула люстра. Пострадали караульные солдаты Финляндского полка, 11 погибли, 56 были ранены и изувечены. Наследник записал в дневнике: «Это ужасное зрелище я никогда не забуду» – людей извлекали из-под обломков, кругом валялись окровавленные части тел.

Столица была в ужасе. Террористы казались неуловимыми и вездесущими – рванули даже дворец! А Исполнительный комитет «Народной воли» подлил масла в огонь обращением: «Мы еще раз предупреждаем императора о том, что мы продолжим борьбу, пока он не отречется от своей власти во благо народа. До тех пор, пока он не поручит реорганизацию институтов народному Учредительному собранию». В городе началась паника. Кто-то распустил слухи, что 19 февраля, в 25-ю годовщину воцарения Александра II, будут взрывы в разных частях города. Некоторые покидали столицу. По «сигналам» впечатлительных саперы рыли землю и искали минные ходы у Госбанка, еще двух учреждений.

Но на похоронах погибших солдат, перед выстроенными в ряд гробами, Александр II сказал: «Кажется, что мы еще на войне, там, в окопах под Плевной». Он принял то самое решение, что предлагал наследник. 12 февраля учредил Верховную распорядительную комиссию. Диктатуру с широчайшими полномочиями и задачей «положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России государственный и общественный порядок».

Однако персональное назначение диктатора многих удивило. На эту роль Милютин сумел провести собственную фигуру, малоизвестную в правящей верхушке, – Лорис-Меликова. В роли харьковского генерал-губернатора после убийства Кропоткина он выделился тем, что навел относительный порядок мягкими мерами, без широких арестов, закрытий радикальных изданий, прекрасно спелся с либеральной общественностью. Красноречивая характеристика – почти всем генерал-губернаторам народовольцы вынесли смертные приговоры, а Лорис-Меликов стал исключением [111].

Он и на новой должности первым делом 15 февраля опубликовал обращение «К жителям столицы». Объяснял, что он, борясь с преступниками, хочет «успокоить и оградить законные интересы здравомыслящей части общества», а опираться будет на поддержку общества «как на главную силу, могущую содействовать власти». Это окрылило либералов, назвавших систему Лорис-Меликова «диктатурой ума и сердца».

Празднования юбилея восшествия Александра II на престол и годовщины отмены крепостного права прошли без каких-либо эксцессов. Зато на следующий день, 20 февраля, «бархатный диктатор» после службы вышел на оживленную улицу, к нему подбежал молодой революционер Млодецкий и пальнул из револьвера. Промазал, пуля лишь пробила полу пышной шубы. Второго выстрела Лорис-Меликов сделать не дал, сам сгреб террориста в охапку. Спокойно передал подоспевшей полиции и продолжил прогулку – такое поведение сразу подняло авторитет генерала.

А он сам допросил задержанного и сам, пользуясь своими полномочиями, приговорил повесить. Тут уж даже царь вмешался, что все-таки нужен суд. А со стороны либералов во главе с писателем Гаршиным посыпались ходатайства, что надо бы помиловать, показать собственное великодушие. Лорис-Меликов ответил: выстрелы были направлены не в него лично, а в должностное лицо, в государство. Млодецкого повесили в рекордные сроки, через 40 часов после теракта. Это понравилось сторонникам решительного наведения порядка.

Глава 28. Последние победы

Скобелев на рекогносцировке у крепости Геок-Тепе

В эпоху Александра II продолжился расцвет российской культуры, литературы, искусства, начавшийся при его отце. Он ширился в масштабах – ведь и культура из дворянской становилась всесословной, интеллигенция пополнялась разночинцами из разных социальных слоев. Но и читателей, ценителей искусства становилось все больше, и тоже из разных слоев. Хотя, кроме количественных, сказывались и качественные перемены. «Цветы» культуры стали распускаться «с душком» – гнилостным, болезненным. Приоритет получали произведения «перестроечные». Оппозиционные, критиканские, противоречащие православной морали, оплевывающие отечественное прошлое.

По таким признакам приобретали популярность даже откровенно слабые книги, вроде «Что делать?» Чернышевского. Но и таланты склонялись в ту же струю, как около-революционный Некрасов. Прославился Алексей Толстой с омерзительной исторической ложью «Князя Серебряного», «Смерти Иоанна Грозного», ерничаньем «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Всероссийским авторитетом стал его троюродный брат Лев Толстой, удаляясь от христианства и углубляясь в политическую оппозицию – и в 1873 г. обоих братьев избрали член-корреспондентами Императорской академии наук! В темные глубины умствований Лев Толстой увлек от православия своего поклонника Лескова. Гаршин превратился в настолько горячего защитника террористов, что после казни Млодецкого сошел с ума. А талантливую и остроумную «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина по разрушительным последствиям в сознании читателей можно, наверное, сопоставить с трудами Маркса. С ними-то далеко не каждый знакомился, а воспринимать Родину «городом Глуповым» стало модно.

Российские художники задались вопросом – не как изображать, а что изображать, выхватывали жанровые сюжеты из народной жизни. То же самое делали многие европейские живописцы – писали крестьян, тружеников. Но если собрать российские шедевры той эпохи,