поставленная близ дворца. На всех прежде бывших Послов надевали красные чулки, и они были вводимы без туфель, я же вошел в сапогах». Все приготовления к церемонии были сделаны после продолжительных переговоров об этикете.

Торжественная аудиенция российского посла А.П. Ермолова у персидского шаха Фет-Али в 1817 году. С акварели Машкова. Начало XIX века

Шатер шаха был возведен на втором дворе, где монарх давал аудиенцию. «Меня сопровождали два Советника, из коих один нес грамоту Императора, прочие Офицеры Посольства оставались в палатке, но их через пять минут также представили Его Величеству». Посол произнес следующую речь: «Император России… выражает глубокое уважение к личности Вашего Величества… Он желает навсегда укрепить мир, который он заключил с Персией… Бог свидетель его добрых намерений в отношении Персии». Эта речь, похожая на речь придворного, была переведена мистером Негри на турецкий язык, которым шах владел очень хорошо.

«Шах приветствовал всех самым благосклонным и лестным образом, но в разговорах с некоторыми из Офицеров не умел скрыть чрезвычайной гордости, которая служила недобрым предвещанием для моего поручения, но в этом я весьма обманулся». Коцебу писал о нем: «Фетх-Али-шах был среднего роста, у него большие проницательные глаза и высокий лоб. Вся нижняя часть лица скрывалась длинной бородой, которая опускалась почти до колен. Красота его бороды прославлялась по всей Персии, и подданные имели обычай упоминать ее в самых торжественных молитвах».

При посещении дворца генерал Ермолов увидел два портрета персидского правителя, один из них, как выяснилось позже, предназначался для императора, а другой – для него самого. Он отметил, что портреты были написаны в «самой скромной манере и показали, что претензии Шаха состояли лишь в том, чтобы его длинная борода была нарисована еще длиннее, чем она есть на самом деле, а глаза – еще чернее, чем они были такими», и т. д.

«По окончании аудиенции, – рассказывал Коцебу, – премьер-министр вошел в палатку и сел рядом с нами. Шах громким голосом говорил всякие лестные вещи в адрес посла и особенно хвалил вежливость генерала, который вставал каждый раз, когда обращался к монарху». Согласно рассказу Ермолова, нетерпение шаха увидеть подарки, предназначенные для него и о которых он слышал много такого, что вызвало его любопытство, побудило его дать послу еще одну аудиенцию. Но Коцебу заметил: «Чтобы не слишком предаваться мирским удовольствиям во время Рамадана, персидский шах не пожелал видеть подарки до истечения поста».

3 августа состоялась церемония их вручения, и, как обычно, генерал порадовался, что с ним обошлись очень лестно, ибо, «вопреки общему обычаю, шах принял их сам». Говорят, монарх был очарован подарками, особенно большими зеркалами и хрусталем. Меха были так красивы, что персы подумали, будто они раскрашены, но посол опроверг это и сказал, что император Александр I выбирал их собственными руками. При этих последних словах шах прижал руку к мехам и произнес: «Пусть моя рука покоится на том же месте, которого касался могущественный император России! Моя дружба чиста и искренна, она будет длиться вечно».

Шах приказал своему министру без промедления отправить курьера в Тегеран, чтобы распорядиться подготовить помещение во дворце для подарков, и добавил, что, если они благополучно доберутся до столицы, наградой будет тысяча туманов[265], но, если будет потеряна хотя бы самая незначительная вещь, тот, кто пренебрег своим долгом, ответит за это головой.

Шах провел вечер, демонстрируя императорские подарки своим шестидесяти женам, и на следующий день они были упакованы для отправки в Тегеран. Но когда все было готово, его астрологи заявили, что необходимо трижды по двадцать четыре часа ждать благоприятного созвездия. Когда наступил день, установленный по их расчетам, они потребовали, чтобы подарки сначала отправились в противоположном направлении от Тегерана, потому что, как они утверждали, благоприятные звезды выбрали именно этот путь.

Генерал Ермолов выбрал правильный стиль общения с шахом, и Коцебу рассказывал, что персидский монарх так был им доволен, что пожелал оставить его при своем дворе и настаивал, чтобы тот попросил разрешения у императора Александра сделать это. Неужели генерал забыл персидскую вежливость и лесть, над которой они часто смеялись?!

Доставив подарки шаху и местной знати, генерал Ермолов сказал мирзе Шафи, что необходимо начать торговые отношения, и было решено, что общение между ними должно фиксироваться на бумаге. «Предосторожность сия была необходима потому, что не раз испытано было, что в понятии Персиян не постыдно и не бесчестно утверждать противное тому, с чем прежде совершенно соглашался или даже божился в опровержение сказанного прежде публично». Генерал сам написал все письма министру, в которых объяснял, что его главная цель состояла в том, чтобы сделать известным намерение русского правительства сохранить все провинции, о возвращении коих так настойчиво просила Персия. Эта информация, по-видимому, произвела очень сильную реакцию при дворе, и никто не захотел сообщать ее шаху. Генерал уже сделал такое заявление мирзе Абдул-Вахабу во время его пребывания в Симанархи, который, как и мирза Бюзюрк, не осмеливался сказать об этом своему государю. Чтобы избавить его от этого затруднения, посол пообещал, что сам сообщит об этом шаху. Но именно этого боялось персидское министерство. Они сказали ему, что сами должны были сделать это предложение без ведома шаха, так как это было бы актом справедливости, если бы Россия вернула провинции или, по крайней мере, часть из них. «Я последний раз сказал им, – писал генерал, – что, сделав обозрение границ, как главнокомандующий в Грузии, донес я Императору о невозможности сделать малейшей уступки, и Государь, предоставив мне власть говорить его именем, без сомнения подтвердить мое мнение. Чтобы их еще более уверить, что я ни в каком случае не уступлю просимого, я сказал, что если увижу я во сне, что им отдаются земли, то, конечно, уже более не пробужусь навеки. Я заметил, что это объяснение имело полный успех, ибо после этого слабо повторяемы были вышеупомянутые требования».

На одной из встреч разговор зашел о мирзе Бюзюрке. Он был недругом России и с враждой относился к генералу Ермолову. Посол объяснил, что «злоба Каймакама против России может иметь для Персии печальные последствия, что сей полный плут может быть причиною разрыва между государствами, что утверждению доброго согласия он не только не может способствовать, но, напротив, выискивал гнуснейшие нелепости, он тем возбуждает против нас народы пограничных в Персии областей». Министры вынуждены были согласиться с этими обвинениями, так они были справедливы. Таким образом, посол смог удалить мирзу Бюзюрка от участия в переговорах.

«16 августа