имени Нуржан, по приказу бабы, жены одного из посольских, звать бабу Фатьмой, муж – Атабай-бек, родня послу Кул-Мухаммаду. Девке удалось выскочить со двора, он за ней погнался, девка через реку перебежала, он – следом. Там девке встретились добрые люди, приютили. И он на тот двор пробрался и девку, как ему было велено, удавил.

– Господи Иисусе! – Князь перекрестился. – Экие ты страсти говоришь… И что – убийца у вас?

– У нас. Нуржан понял, что та женка Фатима и его на тот свет отправит, захотел бежать, за ним погнались. Наши молодцы его отбили. А стрельцы непременно будут врать и чушь нести – им-то себя выгородить надобно. Им никого не велено ни впускать, ни выпускать, а они, раззявы… Может, и не раззявы, может, подкупили их, чтобы молчали, правду и на дыбе не скажут. Вот мы с воеводой Оразом Ондановичем кланяемся тебе персидским ковром, да китайскими шелками, да этой укладочкой – окажи милость! Ежели боярин Годунов узнает, что воевода пытался со своими тайно встретиться и переговорить – сразу шум, может, и не поднимет, а отомстит. Не любит, когда его приказаний не слушают… А коли поглядеть – воевода родом куда как повыше боярина. Он, я полагаю, со многими князьями вровень.

И это был намек: юноша Чингизова рода и князья Гагарины должны объединяться против худородного Бориски Годунова.

Намек был понят.

– А как та женка Фатима желала вашего Нуржана погубить?

– Отравить думала, да он догадался и побежал прочь. У нее же с собой – ядовитые коренья. Нуржан ими пса отравил, чтобы к девке пробраться, да пес выжил. Вот такое запутанное дельце. О милости просим, князь-батюшка!

– Так, – сказал князь. – Воеводу Ораза Ондановича я не выдам. А как быть с вашим убийцей Нуржаном?

– Нуржана-то можно и связанным привезти, пусть из Посольского приказа пришлют толмача, он все расскажет. Да не рассказал бы слишком много. Почем нам знать, что замыслил боярин Годунов. И почем нам знать, для чего та женка Фатима привезла ядовитые коренья… Ведь не для дурака Нуржана! Вот так начнешь ворошить – и такое откроется, что сам рад не будешь.

Гагарин призадумался.

При всей тихой ненависти к выскочке, ставшему первым лицом в государстве, он Годунова побаивался.

– А коли Нуржан воеводу выдаст… – Сказав это, старик замолчал. Продолжения не требовалось.

– У вас на дворе, говоришь, связанный сидит? – спросил князь.

– Сидит, батюшка Иван Данилыч. Рану ему перевязали, заперли в подклете. Если даже выскочит – наши молодцы ему ноги переломают. Но пока сидит смирно.

– Что б вам стоило того Нуржана у Крымского двора оставить! И хрен бы с ним!..

– Князь-батюшка, Ораз Онданович не мог раненого на растерзание зверям оставить… И твой Бог того не велит, и наш.

Князь молча покачал головой.

– Как скажешь, так и будет исполнено, – с ангельской кротостью произнес старик. – Твое слово для нас закон. Вот и воевода подтвердит.

– Как скажешь, так и будет исполнено, – хмуро сказал воевода.

– Хоть бы и вовсе того Нуржана на свете не было… Сколько из-за него суеты…

Эти слова князя означали, что с опасным делом покончено.

– Найдем, куда его отправить, чтобы на Москве он более никогда не появился, клянусь Аллахом! – торжественно произнес Кадыр-Али-бек. – И хорошо бы тем стрельцам, что все видели, подарки сделать. Коли есть у тебя надежный человек…

– Сыщется.

Кадыр-Али-бек снял с пояса кошель.

– Тут и стрельцам хватит, и тому человеку за услугу.

О том, что князь Урусов уже заплатил стрельцам, он говорить не стал – не хотел приплетать к этой сумасбродной ночной вылазке еще и князя.

– Коли так, то я велю дело о женке, что украла с мертвого тела перстеньки с сережками, закрыть и более его не трогать, – сказал князь Гагарин. – Но как быть с отравительницей?

– Батюшка Иван Данилыч, ничего с ней поделать нельзя. Ежели пошлешь за ней стрельцов на Крымский двор, то выйдет побоище. Бабу тебе не отдадут. Это для них позор – бабу выдать. Ссориться с посольскими – значит боярина Годунова гневить. Мы ведь его замыслов не знаем. И что будет в послании, которое посольство повезет Тауекель-хану, также не знаем. Что, коли боярин вздумал помочь хану воевать Бухару? Дело государственное и тайное. А тут мы с какой-то глупой бабой, отравленным псом и украденным перстеньком.

Князь посмотрел на старика с уважением.

Кадыр-Али-бек рассчитал верно и даже велел воспитаннику: ежели князь вздумает сделать подарок, ни в коем случае не отказываться, брать, приговаривая, что-де ради нашего дружества. Подарок же будет непременно – князь не дурак и понимает, что воевода спас его от возможного гнева боярина Годунова.

Так и вышло.

– Прими, Ораз Онданович, ради нашего дружества. – С такими словами Гагарин поднес воеводе дорогой серебряный кубок, утыканный самоцветами. И тут по знаку старого мудреца воевода стал беседовать с князем, благодарить, говорить любезные слова. Теперь молодой и горячий воевода уже ничем не мог навредить замыслу наставника.

Потом князь проводил их до самого крыльца.

Возвращались молча. Только в юрте Кадыр-Али-бек заговорил:

– Подьячего мы из беды выручили. А ты, дитя, учись хитростям – не все же брать Крымский двор приступом. Когда-нибудь эта наука пригодится. Боюсь, боярин Годунов, хоть я и величаю его Барс-ханом, со своей жаждой власти попадет в неприятную переделку. И тогда ты сможешь настоять на своем. Захочешь – вернешься домой, захочешь – получишь нечто иное. Я хочу быть уверен, что ты в ту пору поведешь себя не как мальчик, а как умудренный годами хан…

– Я не мог бросить брата в беде, – ответил молодой воевода.

– О том, что можно вытащить его с Крымского двора хитростью, ты даже не подумал. Но начертал калам, как судил Аллах… Есть у нас еще одна забота. Когда князю Гагарину наш убийца не нужен, мы сами решим его судьбу. Вели жигитам, чтобы привели сюда этого самца-албасты.

Нуржана не привели, а притащили и бросили к ногам Кадыр-Али-бека. Лицо убийцы было обмотано холщовыми полосами, на которых уже засохла проступившая кровь.

– Аллах милостив,