Шрифт:
Закладка:
— Ты задолбал ерничать! — разозлилась я. — Умничать будешь на конференции. Когда там у тебя очередная? А может, ты приходишь выступать передо мной, потому что твои речи не вызывают интереса у научного сообщества? Небось люди поняли, что ты долбанутый на всю голову. А скоро заметят и остальное. Не боишься?
— Сейчас нам предстоит бояться другого, — с невозмутимым видом, как будто я только что и не хамила ему, он отошёл, на ходу стягивая медицинские перчатки. Затем я услышала, как сзади меня загремело: с таким звуком инструменты ударяются о железный лоток. — Как я и боялся, всё принятые мною меры не дали результатов.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась я, слезая с кушетки в кабинете осмотра — такого же стерильно-белого до отвратности, как всё в этом осточертелом месте.
— Тестирование пробы из цервикального канала показало, что роды произойдут в ближайшие две недели. Судя по данным клинического осмотра — думаю, даже раньше. Низкое расположение головки плода, повышенный тонус миометрия, несмотря на токолитики…
Да и в анализе крови определяется увеличенное содержание плацентарной внеклеточной РНК.
Сейчас Химик стоял передо мной, и я снова глядела в ненавистые глаза. Тот посмотрел вверх, по-видимому, принимая решение.
— Придётся тебя перевести. Ради нашего блага. Да, точно. Бегать ты с того места никуда не сможешь. С сегодняшнего дня — постельный режим. Кортикостероидная терапия поможет лёгким плода быстрее созреть. Если получится пролонгировать беременность хотя бы на ещё одну неделю, будет уже отлично. Я уверен — для достижения этого успеха я сделаю всё, что от меня зависит. Но и ты должна мне помочь.
— Что это за место? — нарочито равнодушным тоном спросила я, хотя с обволакивающим ужасом подозревала ответ.
— О, — глаза Химика заблестели, а голос стал более глубоким, грудным. Так обычно он говорил, предвкушая очередное омерзительное (в его понимании — интересное, ассоциированное с собственными достижениями) дело. — Ты уже была там. И я почему-то не сомневаюсь — ты ничего не забыла.
Слова его триггером вонзились в моё сознание, и оно вспыхнуло серией сменяющих друг друга картин, звуков и запахов.
Боль. Стоны. Мигание тревожно-красных огней. Белая ширма. Толстый прозрачный шланг, подёргивающийся от пульсаций в нём алой артериальной крови. Отвратительный писк электрокардиографа. Звук стягивания манжетки тонометра. Въедающийся в обонятельные рецепторы смесь запахов аммиака и медицинского спирта.
Шрам на моей груди неприятно кольнул.
Та самая закрытая дверь, ведущая из отсека с моей палатой в левый боковой коридор…
— Не волнуйся, не в общий зал, — понял он без слов мои опасения. — Тебе достанется отдельная палата интенсивной терапии, крайняя в ряду, которая граничит с моим кабинетом. Рожать будешь в том же блоке, рядом с операционной, я обо всём позабочусь.
— И слушать, как ты расчленяешь соседей вокруг? — не удержалась я. Сердце моё забилось быстрее. Дочка в животе отреагировала моментально, начав ворочаться. Я инстинктивно прикрыла живот рукой.
— Даже если так, ты этого не услышишь. Все операции проходят под наркозом, ты и сама помнишь. А что касается объектов в реанимации, то они ведут себя тихо. В коме даже безусловные рефлексы отсутствуют.
Голос его малозаметно дрогнул; в нём явственно прозвучал отголосок пережитой боли.
Когда Химик открыл дверь, я вошла внутрь и тут же закрыла глаза, узнав жуткие, с красным отливом, стены.
Штативы, пакеты с кровью, красная линия монитора…
— Ты не столько боишься увидеть здесь то, что считаешь страшным, сколько хочешь оградить дочь от своих отрицательных эмоций, — угадал он, ведя меня вперёд. В его голосе послышался лёгкий смешок и, как ни странно, жалость. — Да, дети чувствуют настроение матери. Но тебе не стоит бояться последствий. Ведь её тебе не воспитывать.
В голову ударила кипящая ярость. Глаза широко распахнулись. Будто со стороны наблюдая за своим телом, я осознала, что оно развернулось и мои пальцы вцепились Химику в горло. Рыча, как раненая львица, я сжимала его шею, вдавливая в неё ногти больших пальцев. Тот, не ожидая нападения, отступился, махая руками. Лицо его приобрело оттенок помидора; он сипло хрипел. На миг мне даже показалось, что я одолею его, однако резкая боль внизу живота заставила меня вскрикнуть и согнуться пополам, отпустив Химика. В глазах, как звёзды на тёмном небе, вспыхивали точки.
Господи, только не сейчас… Он ведь сказал, ещё есть неделя или две…
По-прежнему массируя низ живота, я, стараясь глубоко дышать, отошла к стене, прислонившись к холодному кафелю — здесь, в помещении, заполненном шкафами с медицинским инвентарем, столами с автоклавами и сухожаровыми шкафами для стерилизации инструментов, он был цвета сырого мяса с белыми, как опарыши, вкраплениями.
Страх за себя и ребёнка не отпускал, как и тянущие боли в животе. Но прежде чем я шагнула к ближайшему шкафу в поисках орудия борьбы, Химик успел оклематься. Не говоря ни слова, он схватил меня за шкирку и потащил вперёд. Его жадные клокочущие вдохи и выдохи перекрывали моё сбивчивое, прерывистое дыхание.
Чёрт побери, я проиграла этот раунд. Какими будут последствия? Будет ли хуже, чем уже есть?
Низ живота ещё ныл, но новых схваток пока не было, как и отхождения околоплодных вод. Может, это пока не роды?
Собственно говоря, в моем положении не было существенной разницы, рожу я в ближайшие сутки или через неделю — дочь всё равно появится жизнеспособной, а спасения, несмотря на мои надежды, ждать не предвиделось. Но именно поэтому мне и хотелось оттянуть момент, когда она перестанет быть со мной, быть под моей защитой.
Мы миновали выходящий в операционные коридор, общий зал реанимации (я старалась не смотреть на левую сторону, где были расположены койки) и отсек с ширмами. В его конце была дверь — туда-то и запустил меня Химик.
Глазам моим предстала небольшая полутемная палата с заправленной кроватью в центре. Слева стояла серая прикроватная тумбочка без ящиков, на ней — кардиомонитор с безжизненно-чёрным экраном. Но основное внимание здесь притягивало к себе прямоугольное окно, занимающее почти всю верхнюю половину правой стены — стекло, по ту сторону закрытое вертикальными серо-бежевыми жалюзями.
— Не дворец, но жить можно. Давай, ложись на кроватку.
Дотолкав меня до постели, он подождал, пока я устрою на ней своё большое тело (живот при этом снова заныл — правда, слабее, чем во время драки), а затем прищурился,
