Проблема в том, что сами эти понятия – красота, сексуальность, романтическая любовь – не такие уж невинные. В обществе они служат инструментом манипуляции. Не слишком ли ты ими злоупотребляешь?

Эти понятия не такие уж невинные, потому что люди, которые ими пользуются, небезгрешны, и тут уж ничего не изменишь. Впрочем, у меня даже и мысли не было отрицать, что я тоже давно уже небезгрешен. Я нисколько не горжусь некоторыми эпизодами, описанными в этой книге. Но ведь обязанность писателя заключается не столько в правильном, сколько в правдивом изображении. Худшее, что со мной могло случиться, – это описание прошлого в розовом свете. Да, иногда я мерзкий ментор со склонностью к мужскому шовинизму. Я это понимаю, хотя мой романный альтер эго заявляет, что он анархо-пацифист, притом что несколькими десятками страниц ранее он едва не влепил Нине пощечину. По-моему, мы все и так знаем, что правильно и что неправильно, для этого существует жанр утопии или моралитэ. Роман как литературный жанр предназначен для другого, скажем для того, чтобы мы перестали недооценивать преграды и поняли, что от пения сирен не спасешься, просто заткнув уши пробкой корректности. Или вот еще один пример: в книге я несколько раз заявляю, что люблю Нину. Но насколько сильно слова расходятся с делом? Насколько долог путь от субъективного убеждения к деятельной любви, к тому, чтобы воспринимать другого в качестве иного способа мыслить вселенную, как пишет где-то Симона Вейль[105]?

Ты говорил о том, почему в эту книгу входят другие тексты. Можешь мне ответить на вопрос, зачем ты включил в нее это интервью?

Для того чтобы подыграть тем, кому хочется поговорить о нарциссизме, зачем же еще? Автор говорит с автором – это же конечная трамвая, идущего до остановки Извращенец. Но если серьезно: это просто часть замысла. А замысел, на мой взгляд, оправдывает всё, даже самые странные причуды. Суть в том, что мой роман в каком-то смысле не что иное, как постоянное вопрошание себя. Почему бы не пойти наивным путем и не продемонстрировать это буквально? Хотя этот путь не такой уж и наивный, если понимаешь, что дело не столько в вопросах, которые я задаю себе в интервью, сколько в вопросе, поставленном самим интервью. Вопрос этот можно сформулировать, например, так: возможно ли в романе интервью о романе – или же оно автоматически становится частью романа? Я лично согласен с последним – именно поэтому я позволил себе отвечать так, как будто бы первое было правдой. И не только отвечать – вообще писать. Это, собственно, и есть основной принцип.

Значит, тут нет никакой связи с упомянутым тобою Кундерой и его порой болезненным стремлением навязывать интерпретации и контролировать собственный образ? Не следуешь ли ты случайно его примеру?

Надо же! Это мне в голову не приходило! Наверное, тут есть какая-то связь, раз ты ее заметил. Надо будет ему написать, что гораздо лучше не отказываться совсем от интервью, а самому задавать себе правильные вопросы.

Гюстав Флобер сказал однажды, что художник должен присутствовать в своем произведении, как Бог во вселенной. Не лучше ли все-таки следовать этому совету?

Этот афоризм звучит красиво, но он мне всегда казался немного забавным. Флобер был истинным наследником эпохи Просвещения: он сравнивал Бога с часовщиком, который в свое время подобрал друг к другу крохотные шестеренки мира, собственноручно завел вселенские часы, а потом оставил их на произвол механической судьбы. Любопытно: все мы понимаем, что имел в виду Флобер, хотя о присутствии Бога во вселенной знаем не больше, чем он. При этом мы можем представлять, что Бог так или иначе присутствует во всем, что вселенная – это пространство непрекращающегося богоявления. “Куда бы я ни взглянул, повсюду вижу лик Божий”, – говорит суфий. Кто-то назовет это творческим переосмыслением Флобера. Но именно здесь и кроется гениальность его сравнения: это пустой сосуд, который можно наполнить любым содержанием. Неизвестная переменная здесь одновременно произвольная переменная. Впрочем, литература – это тоже вопрос веры.

Если литература – вопрос веры, то каково твое кредо?

У меня его нет. Но над письменным столом у меня висит глянцевая открытка, на которой я вижу размытое лицо, и на этой открытке большими черными буквами написано: Warum schreibst du?[106] Вопросы – вот, наверное, лучшее кредо.

представьте, если бы я сейчас умер

Novinky.cz, 13 апреля 2019, 9:50

Шестидесятилетний британский комик Пол Барбьери, выступающий под псевдонимом Иэн Когнито, умер в городке Бистер прямо на сцене. В ходе выступления Когнито почувствовал нехватку воздуха, опустился на стул и замолчал. “Зрители поначалу решили, что так и задумано”, – сообщил компании BBC организатор мероприятия.

“Все зрители, включая меня, думали, что он шутит”, – признался ведущий вечера Эндрю Берд. По его словам, публика продолжала смеяться, не подозревая, что что-то не так. Берд рассказал, что Когнито в ходе выступления шутил о своей смерти и даже обратился к зрителям со словами: “Представьте, если бы я сейчас умер на ваших глазах”.

“Минут за десять до того, как ему стало плохо, он шутил о том, что его хватит инфаркт, – описывал произошедшее зритель Джон Остояк. – Мы вышли оттуда совершенно подавленные. Минут пять мы сидели, смотрели на него и смеялись”.

Когда стало понятно, что это не шутка, две медсестры и полицейский, находящиеся в зале, попытались оказать Когнито первую помощь. Прибывшие на место врачи скорой помощи констатировали его смерть.“Медсестра из Крамаре”

А

Пластиковый женский голос навигатора сообщил, что я прибыл на место. Я почти не сомневался, что он что-то перепутал. Передо мной возвышалось двенадцатиэтажное здание, социалистическая высотка, которой в девяностых сделали крайне неудачный фейслифтинг: сине-белая плитка должна была скрыть серость фасада, но обветшала даже быстрее, чем исходные материалы, и теперь фасад сверкал только белыми пластиковыми окнами. Казалось, я по ошибке припарковался перед очередной больницей, которых было много в этой части города.

Братислава, район Крамаре.

Я выключил двигатель и подошел посмотреть поближе. Возле кнопок на домофоне – ни одной фамилии, только номера квартир, с первой по девяносто шестую. Над стеклянной входной дверью – надпись “ОБЩЕЖИТИЕ КВАРТИРНОГО ТИПА”. Навигатор явно ошибся: не может быть, чтобы стипендиатов вышеградской резидентской программы размещали в общежитии на окраине Братиславы. Только спустя некоторое время я заметил на фасаде табличку: Вларска 5. Все правильно. Именно здесь мне и предстояло провести ближайшие три месяца.

Б

Братиславский зоопарк втиснут между автострадой и кладбищем. В ноябре он производит особенно грустное впечатление: киоски с едой закрыты, животные прячутся где-то в клетках, в расположенном по соседству “Динопарке” модели динозавров закутаны на зиму синей пленкой. Я и сам толком не знал,