Шрифт:
Закладка:
Интервью с автором “Возможностей любовного романа”
Спрошу сразу: почему ты решил написать такую книгу?
Такую книгу или именно эту книгу? За такую книгу я взялся скорее всего потому, что раньше ничего подобного не писал. Наверное, писать нужно о том, что тебя сейчас больше всего тревожит, даже если для этого иногда приходится преодолевать границы, которые ты раньше считал непреодолимыми. А что касается именно этой книги, то я как раз и пытаюсь с ее помощью понять, зачем я, собственно, ее пишу. Да, естественно, мне не хочется, чтобы моя история навсегда ушла в прошлое. Когда выпадает шанс что-то пережить, ты потом стремишься вернуть себе это прожитое – вот тебе одна из причин. Иногда мне казалось, что я затеял в своей книге публичный судебный процесс, после которого все обретут свободу. Но в итоге мне, наверное, ближе всего самое простое объяснение: я пытался писать о том, что считаю важным, и теми словами, которые мне кажутся неплохими. Ну, и конечно, я хотел обратиться к читателю, который бросает автору вызов и одновременно дарует ему спасение.
Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что читатель дарует спасение? По-моему, ты скорее превращаешь его в заложника.
Человеку свойственно делиться своими переживаниями. Или, как выразился Владимир Микеш, “что угодно можно выдержать, если это можно рассказать”. Сама речь обладает терапевтическим эффектом. А если ко всему прочему ты угадываешь чье-то присутствие на другом конце фразы, то можешь тянуть ее, как канат, зная, что ты не один.
Ты не думал, какие у подобного типа письма могут быть этические последствия?
Ты имеешь в виду, каковы этические последствия у романа, написанного о реальных людях? Это сложный вопрос. С политической точки зрения принципиально важно разделять частную сферу и сферу публичную, право на частную жизнь есть у каждого. Государство не должно совать свой нос ни в кухню, ни в спальню, тут все ясно. Но с художественной точки зрения это разделение не имеет смысла. Искусство сокровенно, иначе это никакое не искусство. И зачастую вопрос только в том, сколько декораций ты соорудишь, сколько грима наложишь. В данном случае я выбрал то, что можно сравнить с неиллюзорным театром, причем театр, разумеется, никуда не делся.
Тогда я спрошу по-другому: а ты сам хотел бы оказаться на месте Нины?
Нет, наверное. Надеюсь, что в этой книге к себе я был намного строже, чем к ней, хотя понимаю, что именно я здесь диктую правила.
Но ты хотя бы дал ей прочитать рукопись?
Лучше я оставлю ответ на твой вопрос при себе.
Раз уж ты написал такую книгу, тебе нужно быть готовым к деликатным вопросам.
А я, как видишь, не готов. Мне кажется, все, что я хотел об этом сказать, я уже сказал своим романом. Я чувствовал, что только роман, будучи комплексным жанром, способен охватить нашу историю. Пост в Фейсбуке или интервью в газете лишены такой возможности, а значит, нет смысла добавлять в них что-то к сказанному.
Ладно, но мне правда интересно, отправил ли ты Нине свой текст перед тем, как его опубликовать?
Отправил, отправил. У нее была возможность прочитать роман, но воспользовалась ли она ею – об этом мы уже здесь не узнаем. Я только вчера отправил ей макет, а завтра он уходит в типографию. К тому же Нина со мной уже давно не разговаривает.
Ты знаешь, почему?
Ты прочитал книгу, но так этого и не понял?
Мне интересно, понял ли ты.
Давай наконец поговорим о чем-то, что имеет отношение к литературе.
Забавно: сейчас ты эти вещи разделяешь. Ну да ладно. В рецензиях, конечно же, прозвучит, что четырехсотстраничный роман, написанный о себе, попахивает нарциссизмом, а чтение такого романа сродни вуайеризму. Что ты об этом думаешь?
По-твоему, это вопрос, имеющий отношение к литературе? Автор как нарцисс, читатель как вуайерист – некоторые критики неизменно вращаются вокруг этой оси, когда обсуждают автобиографические тексты, неважно даже, какие именно. Исключение составляют разве что воспоминания людей, переживших холокост, – там это неуместно. Не знаю, я просто решил взять риск на себя. Идет девяносто пятая минута футбольного матча, ты проигрываешь, и тебе не остается ничего другого, кроме как бить по воротам даже с немного нелепых позиций. Конечно, я мог написать более традиционный роман, который, так сказать, соответствует тактической схеме, но толку-то?
Значит, ты писал этот роман в неблагоприятных обстоятельствах?
Когда мы с Ниной расстались, я воспринял это как поражение. Где-то в книге я употребляю слово “стыдно”, хотя вообще-то стараюсь его избегать. Это то самое, произнесенное шепотом shame, shame, shame из песни Пи Джей Харви. Больше мне, пожалуй, добавить нечего.
И все-таки мне кажется, что здесь попахивает если не нарциссизмом, то эксгибиционизмом уж точно. У любого в жизни случались трудные расставания, но обычно никто не трубит об этом на весь мир.
Зато говорит об этом со своими друзьями, психотерапевтами, новыми партнерами. Нарциссизм, эксгибиционизм… штука в том, что эти ярлыки самоклеящиеся, они липнут почти ко всему, стоит только их немного прижать. У каждого из нас свой характер, у каждого есть что скрывать и что показывать, разве нет? Лучше я скажу тебе, как все выглядело на практике. Когда я написал первую фразу и понял, что ее субъект я действительно отождествляю с самим собой, то решил, что так дело не пойдет. Во-первых, это никакая не литература, а во-вторых, я не намерен выставлять себя на посмешище. Свыкался я с этой ситуацией довольно долго. Многое я смог написать только потому, что заранее убедил себя, будто пишу пробный текст и могу в любой момент его удалить. Прошло время, прежде чем я заинтересовался этой трансгрессией и превратил ее в своего рода тему.
А что именно тебя в ней заинтересовало?
Когда пишешь о себе и о своей жизни, ты будто ныряешь в омут, невзирая на опасные последствия. Поначалу прошлое выглядит нечетким, меняет очертания и чем-то напоминает тест Роршаха. Ты словно смотришь в зеркало и видишь там разных людей. Ладно, да, ты сродни Нарциссу, который глядит на свое отражение на поверхности воды, но потом ты трогаешь это отражение рукой и в итоге погружаешься в него целиком. Постепенно ты каким-то образом научаешься плавать в этом омуте. И вот мне стало интересно, что можно увидеть, если открыть глаза под водой, на поверхности которой дрожит твое отражение. Оказалось, что, погрузившись в свою личность, нужно, как ни парадоксально, обрести некую обезличенность, чтобы найти способность
