Тем более органичными эти элементы выглядят применительно к идеологии Альфонсо X Мудрого, приходившегося по матери (Беатрисе Швабской) родственником «новому Константину» и «наместнику Всевышнего» — Фридриху II Штауфену (1220–1250) и в течение многих лет (с 1256 до 1274 г.) боровшегося за право занятия императорского престола, который освободился после смерти Конрада IV (1250–1254). Но «Королевское фуэро» пошло еще дальше, соединив черты концепций божественного происхождения законодательной и судебной власти короля и его исключительного права «вести свой народ», вне зависимости от положения отдельных лиц и групп, его составлявших.

В шестом титуле (титул VI: «О законах и установлениях») эти черты отражаются на трактовке понятия закона. Отдельные положения этой трактовки прослеживаются уже в самом начале памятника (FR.I.1), но именно в четвертом титуле они получали логическое завершение. Следуя за Цицероном, составители памятника утверждали божественное происхождение закона. При этом, использовав римское право, они стремились приспособить его как к понятиям христианской религии, так и к политическим задачам королевской власти. Получалось, что если законодательная власть короны получена ею непосредственно от Христа, который есть правитель «небесного двора» и «король над всеми королями»[1164], то и издаваемые земными монархами законы есть проявление божественной воли.

Исходя из этого, закон характеризуется как явление, которое учит божественному и служит источником высшего знания. Он — «учитель права и справедливости», он — «установление добрых обычаев», он ведет людей в их земной жизни, вне зависимости от того, мужчины это или женщины, старики или юноши, мудрые или глупцы, городские или сельские жители. Он — «защита короля и народа»[1165].

Этот тезис принципиально важен, поскольку из него вытекает другое положение, имеющее для нас ключевое значение. Я имею в виду декларацию всеобщего равенства перед законом. Как явствует из второго закона шестого титула, закон должен отвечать следующим критериям. Во-первых, он должен быть понятен любому человеку. Во-вторых, он должен быть согласован по времени и месту. В-третьих, он должен быть «достойным» (onesta), «соответствующим праву» (derecha), «приносящим выгоду» (provechosa) и, наконец, равным для всех (egual)[1166]. Нет необходимости подробно распространяться о том, какие политические цели преследовала корона, декларируя подобные идеологические принципы.

В результате в правовой утопии, созданной «Королевским фуэро», не оставалось места для особого статуса какой-либо социальной группы из составлявших христианское общество. Провозглашение тезиса о всеобщем равенстве перед законом, столь же неосуществимого в эпоху создания памятника, как и реализация абсолютистских притязаний короля, препятствовало введению в текст фуэро рыцарских привилегий. Это в полной мере объясняет неприятие римско-правового памятника в роли свода местного права, которое четко проявлялось со стороны консехо, получивших его в 50–60-е годы XIII в.

Куэльяр, однако, не вошел в их число, и есть возможность указать на причины его исключительности. Дело в том, что реальная политика при ближайшем рассмотрении оказывается гораздо сложнее стройности римско-правовой утопии, составлявшей суть «Королевского фуэро». Во время его предоставления городу, в июле 1256 г., Альфонсо X в дополнение к тексту кодекса издал специальную привилегию. Уже ее начальные строки не оставляют сомнения в целях этого акта: речь идет о распространении на куэльярское консехо комплекса норм, действовавших и в Сепульведе. Иначе говоря, существовала жесткая связь между степенью боеготовности рыцаря, выражавшейся прежде всего в количественных и качественных параметрах его вооружения, и системой льгот и привилегий, которой он располагает.

Те из рыцарей, кто постоянно проживали в городе (за исключением участия в походах — от Рождества до окончания Великого поста), т. е. владели там «заселенным домом» (casa poblada) и обладали конем, стоившим не менее 30 мараведи, щитом, копьем, металлическим шлемом, мечом, кольчугой, наплечниками и подкольчужной курткой, получали ощутимые фискальные льготы. Они освобождались от уплаты основных податей (pecho). Кроме того, освобождение распространялось на их зависимых людей (paniaguados) и слуг (пахарей, пастухов, мельников, огородников, воспитателей их детей и др.).

В последнем случае условием получения льгот было обладание движимым или недвижимым имуществом на сумму не менее 100 мараведи. Вдова рыцаря сохраняла те же льготы и после смерти мужа, если она вторично не выходила замуж или вступала в брак с другим рыцарем. Сын умершего или погибшего рыцаря, унаследовавший коня и все перечисленное вооружение и снаряжение, достигший совершеннолетия (16 лет) и несший военную службу в коннице, получал такие же привилегии автоматически[1167]. И наоборот, утрачивавший эти предметы автоматически лишался привилегированного статуса[1168]. Нет оснований подробно распространяться о том, почему вся перечисленная номенклатура почти полностью совпадает с приведенной в 74-м титуле пространного фуэро Сепульведы. В одном из куэльярских актов, датируемом 1274 г., можно обнаружить и еще одно, хотя и косвенное, совпадение с тем же титулом: упоминания о лицах, освобождаемых от платежей за личное участие в королевских походах[1169].

Подобные параллели можно продолжить. В той же куэльярской грамоте 1256 г. встречается норма, возлагавшая на консехо контроль за рыцарским землевладением. В отличие от массы простого народа (pueblos), рыцари имели право на огороженные пастбища в своих наследственных владениях, с тем лишь ограничением, чтобы от этого не страдали «пуэбло»[1170]. Очевидно, что названная норма тематически перекликается с титулом 65а сепульведского кодекса, фиксировавшего льготный режим «heredades» рыцарей и оруженосцев.

В итоге в середине XIII в. рыцарский статус выступал в Куэльяре как эталонный при определении круга податных льгот. Когда в 1258 г. король Альфонсо X предоставил комплекс особых привилегий клирикам куэльярского капитула, за основу им были взяты именно те из них, которыми обладали рыцари: «…que los han los cavalleros de Cuéllar…»[1171] В 1264 г., предоставляя новую привилегию консехо, тот же король обратил самое пристальное внимание на льготы рыцарей: был улучшен правовой статус вдов и детей и членов семьи представителей этого слоя и уделено особое внимание наследованию коня и оружия, о чем уже говорилось выше[1172].

Линию своего деда последовательно проводил внук Альфонсо X — Фернандо IV. В предоставленных им городу в 1304 и 1306 гг. двух привилегиях последовательно отстаивалось право рыцарей, оруженосцев и членов их семей на податные льготы вне зависимости от тяжести фискального бремени, перелагаемого на плечи остальных членов консехо. Для Фернандо IV, как и для его предков и потомков на престоле, рыцарство неизменно оставалось особой привилегированной группой, в сохранении и поддержании статуса которой монархи проявляли постоянную заинтересованность.

Обращаясь к консехо, они принципиально выделяли рыцарей из общей массы, подчеркивая и поддерживая их руководящую роль в системе власти, действовавшей в общине. Так, в 1351 г. король Педро I Жестокий, направляя одно из своих посланий консехо, адресовал его «консехо, и алькальдам, и альгуасилу, и рыцарям, и