опасениях. Он показал, что не видел никаких преступных намерений в программе НСДАП и возглавил Министерство экономики в 1934 году в надежде оказать умиротворяющее влияние на политику. Далее, он утверждал, что выступал за перевооружение только до уровня паритета с другими странами – и был уволен с поста президента Рейхсбанка в 1939 году из-за того, что пытался «нажать на тормоза»[1031]. Затем он попытался переложить вину за возвышение Гитлера на западные державы и их политику репараций после Первой мировой войны. Он заявил, что с 1935 по 1938 год западные государственные деятели выказывали нацистской элите уважение, из-за которого стало трудно убедить немецкий народ в подлинности намерений Гитлера. И Джексон, и Руденко заявили протест: речи Шахта не относятся к делу и затягивают процесс; судьи наконец-то согласились и запретили ему продолжать. Все-таки Шахт, прежде чем завершить, нанес еще несколько уколов Британии и Франции, заявив, что в Мюнхене Гитлер получил больше, чем рассчитывал, когда союзники поднесли ему Судеты «на серебряном блюде»[1032].

Джексон и Александров допросили Шахта, но без особого успеха. Перед Джексоном Шахт отрицал, что использовал свои связи в банковских кругах для поддержки агрессивных намерений Гитлера. Он был удовлетворен тем, что помог Германии перевооружиться, но сожалел о том, что Гитлер «не нашел этому иного применения»[1033]. Александров спросил Шахта о его ранних связях с руководителями НСДАП. Почему он договорился встретиться с Гитлером и Герингом в 1931 году? Разве он не понимал, что они собираются «завлечь его» в фашистское движение? Шахт сознался только в любопытстве; ему хотелось посмотреть, «что за люди» руководят нацистской партией. Советским обвинителям отчаянно хотелось доказать, что Шахт горячо поддерживал самые радикальные программы Гитлера, но у них не было убедительных документов. Александров показал запись из дневника Геббельса от ноября 1932 года, где Шахт назывался одним из «немногих людей», полностью согласных с позицией Гитлера. Он также зачитал письменные показания биографа Шахта (Франца Ретера) о том, что Шахт помог Гитлеру прийти к власти. Шахт заявил, что эти утверждения неверны. Александров спросил, зачем Шахт организовал встречу Гитлера с промышленниками в 1933 году. Лоуренс вмешался и напомнил Александрову, что посредническая роль Шахта достаточно хорошо установлена[1034].

3 мая, когда началась защита Функа, экономические вопросы оставались в центре внимания. Как в жизни, так и в суде Функ следовал по стопам Шахта: он занимал должности президента Рейхсбанка, министра экономики и главного уполномоченного по военной экономике в конце 1930-х годов[1035]. Как и многие другие подсудимые, Функ избрал стратегию утверждения своей незначительности – он доказывал, что не имел такого влияния, чтобы участвовать в «обсуждениях политических и военных вопросов». Когда Додд спросил, признает ли он себя виновным в преследовании евреев, Функ стал увиливать. Он признал «моральную вину» за трагедию евреев Германии, но отверг личную ответственность за любые конкретные «преступления против человечности»[1036]. Не добившись подлинного признания, Додд посвятил остальную часть допроса попытке доказать, что Функ сотрудничал с СС ради обогащения Германии. Он показал кинофильм, заснятый американскими военными во Франкфурте. Те обнаружили в хранилищах Рейхсбанка награбленную добычу: мешки, набитые бриллиантами, ювелирными изделиями, часами, оправами очков и зубным золотом. Затем Додд зачитал письменные показания Эмиля Пуля, бывшего помощника Функа по Рейхсбанку, об этом имуществе. По словам Пуля, Функ сказал ему, будто эти ценности конфискованы «на восточных оккупированных территориях», и посоветовал не задавать лишних вопросов. Функ ответил Додду решительным отрицанием[1037].

В четверг 7 мая Функа допросил Марк Рагинский. Он попытался заставить Функа признаться, что тот стоял за планом разграбления оккупированных территорий ради поддержки военной экономики Германии. Перекрестный допрос начался неплохо: Рагинский заставил Функа сознаться, что один из «специальных департаментов» Министерства экономики курировал исключение евреев из экономической жизни Германии. Однако Рагинский сел на мель, когда спросил Функа о другом «специальном департаменте» Министерства экономики, который сотрудничал с Зарубежной организацией НСДАП (Auslands-Organisation). Он пришел в искреннее замешательство, когда Функ заверил, что этот департамент был лишь мелким связующим звеном и обеспечивал контакты между немецкими и иностранными экономистами. Рагинский, планируя связать этот департамент с нацистской оккупационной политикой на востоке, заявил, что еще вернется к этому вопросу. Но так и не вернулся[1038].

Вместо этого Рагинский задал Функу ряд наводящих вопросов об экономическом разграблении Восточной Европы – и натолкнулся на стену отрицаний. Функ не признавал, что Германия эксплуатировала оккупированные ею страны, конфискуя собственность или девальвируя валюту. «Вы этого не признаете?» – сделал Рагинский последнюю попытку. «Ни в малейшей степени», – ответил Функ[1039]. Тейлор лично считал, что Рагинский был слишком небрежен с Функом и не понимал даже основ перекрестного допроса[1040]. Рагинский со своей стороны полагал, что судьи смотрели сквозь пальцы на попытки Функа уклониться от его вопросов[1041]. И Тейлор, и Рагинский были правы. Советским обвинителям все еще не давались перекрестные допросы, а судьи понимали, что Функ пользуется неуклюжестью Рагинского, чтобы избегать прямых ответов.

Ил. 40. Марку Рагинскому, как и другим советским обвинителям, нелегко давались перекрестные допросы. Источник: Российский государственный архив кинофотодокументов. № В-3025. Фотограф: Евгений Халдей

Не только советским обвинителям приходилось тяжело на втором месяце выступлений защиты. Британский судья-заместитель Биркетт считал, что Джексон провалил допросы Геринга и Шахта[1042]. Подсудимые отвечали отговорками и советским, и американским обвинителям, но по-разному. Советские обвинители терпели неудачи из-за своей почти полной неопытности – Додд считал, что с начала процесса они немного научились вести допросы, но все еще «совершенно не умели ни ловить подходящий момент, ни владеть собой или же не понимали реальной цели перекрестных допросов»[1043]. Что касается трудностей Джексона, было менее понятно, почему у него не получается. Биддл считал, что Джексон слишком полагался на свои записи и из-за этого выглядел неподготовленным[1044]. Биркетт соглашался, что Джексону не хватало спонтанности, но считал это просто следствием на удивление слабого владения доказательным материалом. Биркетт писал в дневнике, что допрашивающий должен «полностью владеть» всем материалом, «чтобы он мог атаковать свидетеля в любом возникшем слабом месте, опираясь на знания, которые держит в голове». Из-за своей неуверенности и нерешительности Джексон снова и снова проигрывал время[1045]. Другие, в том числе Тейлор и Максуэлл-Файф, считали, что непредвиденное попустительство Биддла и Лоуренса в отношении подсудимых разрушило Джексону всю его игру[1046].

В самом деле, никто не ожидал, что Трибунал во имя правосудия позволит столько вольностей